— Поражаюсь тебе, Лэнки, — буркнул я, вновь обретя дар речи. — Зачем тебе понадобилось выставлять меня сорвиголовой и отчаянным повесой? Разве я похож на безумного храбреца?

— Ну, я всего лишь говорил так, как, по-моему, ты сам хотел бы, чтобы я говорил. Мид, конечно, еще немного побушевал, проклиная и ругая тебя на все корки, а потом сказал, что берет ситуацию в свои руки и позаботится, чтобы ты до конца дней своих не забыл об этом. А я ответил ему, что ты, будучи парнем на редкость пунктуальным, появишься у них в доме ровно в девять тридцать и повидаешься с Бобби Мид.

— Великий Боже! — обессиленно пробормотал я. — И что он сказал на это?

— Ну, знаешь ли, — протянул Лэнки, — мне очень жаль, что приходится сообщать такие известия, но Мид позволил тебе прийти посидеть с ним, с «го женой и дочерью у них в гостиной. Закавыка в том, что с каждой стороны дома он выставит часовых. Коли ты сумеешь пройти мимо них — с оружием или без, — Мид с удовольствием примет тебя в своем доме, но если его люди заметят тебя — пристрелят на месте как поганого пса и преступника, находящегося вне закона!

Вконец обомлев от всего услышанного, я уперся затылком в дерево.

— Ну а что ты? — только и смог выдавить я из себя.

— Я, естественно, уверил его, что, коль скоро ты идешь просто навестить свою девушку, у тебя нет ни малейшего желания поднимать стрельбу, поэтому вечером ты не выпустишь ни «диной пули, но ровно в девять тридцать войдешь в эту их гостиную и выпьешь с ними чашечку кофе, если, конечно, кофе окажется под рукой. Тут Мид взвился на дыбы и объявил, что кофе непременно будет ждать тебя, а заодно он сам и девушка тоже — лишь бы доставить тебе такое удовольствие!

ЛЭНКИ О ЛЮБВИ

У меня мелькнула мысль, что Лэнки, мой странноватый друг, должно быть, немного не в своем уме. Уж наверняка у парня не все дома, коли он пошел на безмерный риск, чтобы помочь Дэну Порсону и мне — двум совершенно чужим людям, значившим для него не больше человека на луне.

Ошалело уставясь на Лэнки, я наконец выпалил:

— Лэнки, но ведь мистер Мид и Бобби… Они точно решат, что я чокнутый.

— Послушай, дружище, — улыбнулся мой спутник. — Ты мне скажешь одну вещь?

— Конечно скажу.

— Ты ведь влюбился в нее, правда?

— Думаю, да, — признался я.

— Ну, тогда все нормально.

— Что нормально?

— Все, говорю же тебе. Нормальное сумасшествие в ярко выраженной форме.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А вот что, — принялся объяснять Лэнки. — Никогда у джентльмена не бывает так мало здравого смысла, как в то время, когда он влюблен. Это любому ясно.

— Что? По-твоему, в любви нет здравого смысла?

— Вот именно. Это же просто — как дважды два.

— Ну, так объясни и мне!

— Все это выглядит примерно так, — Лэнки выставил перед собой огромные костлявые руки и ткнул указательным пальцем одной из них в ладонь другой.

Это был его излюбленный жест. Он часто использовал его, когда пытался что-нибудь растолковать. Лэнки вообще обожал всяческие жесты. Глядя со спины, можно было подумать, что говорит мексиканец или француз — так энергично он размахивал руками. При этом двигались и его ступни, а длинные ноги так и вертелись юлой. Движения ног помогали Лэнки оживить рассказ не меньше, чем движения рук.

— Да, примерно так, дружище, — продолжал он. — Сколько всего в мире мужчин?

— Не знаю. Ну, скажем, шестьсот или семьсот миллионов.

— И почти все они когда-нибудь женятся?

— Да, — согласился я, — полагаю, что так.

— И главным образом из-за того, что влюбились?

— Да, — подтвердил я.

— И каждый из них считает, что его девушка умна и красива, а также необычайно много смыслит во всем на свете — пусть даже на поверку окажется, что она и стряпать-то почти не умеет?

— Да, это правда. — Я по-прежнему не понимал, к чему он клонит.

— А теперь сам рассуди, Нелли, — продолжал Лэнки. — Ты только глянь на всех этих женщин, сколько их есть на свете. Большинство — кривобокие; ноги — колесом, колени — скрученные, плечи — сутулые. И они так нескладно сложены в большинстве своем, что в сравнении с ними стена, криво-косо сляпанная начинающим каменщиком, кажется идеально ровной поверхностью!

Я кивнул, сообразив наконец, куда он ведет.

— А возьми их лица, — рассуждал Лэнки. — Пока им еще нет двадцати пяти, дело не так уж плохо. Но они улыбаются и ухмыляются, щурятся и приглядываются, спорят и торгуются — разве все это не оставляет морщин? А бессонные ночи, а дети и все такое прочее? Разве это не добавляет борозд и вмятин? Разве это не заставляет их раздаваться вширь все больше и больше? Или же худеть и таять на глазах, становясь вконец изможденными?

— Да, похоже, ты прав, — хмуро согласился я.

— А что уж говорить о тех несчастных девицах, которым не повезло с самого рождения, — с косыми глазами, впалыми щеками, кривыми ртами и торчащими наружу зубами. Эти меня просто убивают! И все- таки большинство таких уродин выскочат замуж, и избравшие их джентльмены будут прямо с ума по ним сходить. Так отчего же эти джентльмены будут так убиваться по таким мымрам? Ты можешь мне ответить?

Уставясь в голубизну небес, проглядывавшую сквозь стволы деревьев, я покачал головой. Лэнки вытащил откуда-то две парочки горных куропаток и, бросив одну из них мне, сам занялся второй парой — то есть начал общипывать и потрошить их перед готовкой. Но вскоре он охладел к этому занятию и, опершись спиной о ствол дерева и заложив руки за голову, прилег отдыхать. Одновременно Лэнки вернулся к теме нашего недавнего разговора и говорил без умолку все время, пока я обрабатывал птиц.

— Не думаю, что смогу найти ответ, — признался я, когда он повторил свой вопрос.

— Зато у меня ответ найдется, — бодро объявил Лэнки. — Все дело в том, что любовь сама по себе является одним из видов сумасшествия. Влюбленный джентльмен всегда немного помешан, вот так-то. Ты не заметишь ничего особенного в моей возлюбленной с одиноко торчащим зубом, а я не найду ничего привлекательного в твоей любимой девушке, у которой зубов больше, чем нужно. Как видишь, каждый из нас предпочитает свой собственный, особенный вид яда, и стоит только ей взглянуть, как у нас тут же сердца из груди выпрыгивают от волнения и земля из-под ног уходит! Да, это один из видов безумия, никак иначе. И поэтому не случится ничего страшного, если ты будешь вести себя как ненормальный во всем, что касается этой девчушки Мид. Чем безумнее твои поступки, тем больше она уверует, что ты в нее влюблен. И наоборот, чем более здраво ты вздумаешь себя вести, тем сильнее ее папа и она сама будут склоняться к мысли, что не так-то уж ты и увлечен ею на самом деле. Ты следишь за ходом моих мыслей, Нелли?

— Слежу, — ответил я. — Но ляпнуть, что я заявлюсь к ним в девять тридцать, проскочив мимо толпы вооруженных людей, которым приказано стрелять, как только они меня заметят…

— Видишь ли, в чем дело, партнер. — Лэнки разжег трубку, а затем выбросил одну руку вперед, широким жестом снисходительного и великодушного мудреца. — Видишь ли, в чем тут дело… Не будь старик Мид и сам отчасти заинтересован этой идеей, он не стал бы строить на твоем пути столько препятствий.

— Каким образом ты пришел к такому выводу? — полюбопытствовал я, начиная разжигать костер.

— Каким, говоришь, образом? Да очень просто, сынок! Мистер Мид, можешь не сомневаться, романтик по натуре, поэтому, даже вскипая и неистовствуя от одной только мысли, что ты свидишься с его дочкой, он вовсе не запрещает тебе сделать это и не прячет девушку подальше, а собирается сделать эту встречу невозможной для тебя. А это слово — «невозможный» — очень уж обширное и многозначительное, браток. Его легко произнести, легко написать черным по белому, но выполнить то, что за ним стоит, не так-то просто. Мид сказал, что собирается сделать эту встречу невозможной для тебя, а он человек богатый, он