полеты, обнаружит неисправность, доложит о ней инженеру, борт снимут с полетов, но вот ремонтом он займется только завтра с утра. Если же доложить сейчас, перед ним поставят задачу ввести борт в эксплуатацию до вечера. Кстати, устройство замка было для борттехника тайной. Он предполагал, что там внутри лопнула какая-то пружина — типа дверной, — обеспечивающая тугую стяжку. «Вот завтра и заменим — делов-то!» — успокаивал он себя.

Первым, кого борттехник встретил, явившись на аэродром вечером, был инженер эскадрильи.

— Слушай, Ф., выручай! Заступай в дежурный экипаж — больше некому! С ночных снимаешься.

Это было настоящее везение. Дежурный экипаж предназначен для экстренных случаев, которые случались крайне редко (на недолгой памяти лейтенанта Ф. вообще ни одного не было, кроме пролета Горбачева на высоте 11000 метров, когда пришлось сидеть в первой готовности два часа). Опробовался, доложился, и целые сутки с перерывом на завтрак, обед и ужин валяйся на кровати, читай, спи, играй в шахматы — профилакторий! И, самое главное, можно не злить инженера докладом о сломанном замке. Спокойно переночевать в уютной комнате для дежурного экипажа, а завтра сходить в ТЭЧ, взять пружинку и тихо поставить. «Со стоянки на дежурную подрулим, ну или подлетим невысоко — всяко без кренов», — прикинул борттехник, и пошел расчехлять вертолет.

Все прошло гладко, как и рассчитал. Ночные полеты, наблюдаемые со стороны, были великолепны. Стоя на теплой рулежке возле своего борта, борттехник Ф. смотрел в черное небо, где рокотали винты, горели елочными гирляндами красные и зеленые АНО, чертили неоновые дуги концевые огни лопастей, вспыхивали посадочные фары — смотрел, подставляя ночному ветру лицо, и громко декламировал:

— Выхожу один я на дорогу, под луной кремнистый путь блестит, ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит…

И слезы счастья текли по его щекам.

Утро прошло спокойно. Небо затянуло, заморосил мелкий дождик. «Сегодня уж точно никуда не полетим», — сказал, глядя в окно, командир экипажа капитан Шашков. Борттехник лежал на кровати и читал «Буржуазную философию», за «потерю» которой уплатил пять рублей библиотеке. Временами он проваливался в сон, просыпался, пил чай, курил, снова читал. Надвигался обед…

Но вдруг в коридоре послышался топот, дверь открылась, и кто-то проорал:

— Дежурный экипаж, на вылет!

— Какого черта? — пробормотал Шашков, обуваясь. — Нижний край по земле стелется…

Борттехник Ф. рванул к борту первым, надеясь к приходу экипажа изобразить внезапную поломку. Но когда он подбежал к вертолету, его уже встречала команда солдат-ПДСников с парашютами во главе с начальником штаба, майором Вельмисовым (тоже любителем прыжков). Вся команда сучила ногами от нетерпения. Борттехник хотел вежливо осведомиться у товарища майора, — какие, мол (туды вашу мать), прыжки в такую погоду, — но начштаба опередил:

— Давай к запуску, Ан-2 в тайге сел на вынужденную, люди гибнут!

Борттехник оглянулся — экипаж уже бежал, прыгая через лужи. Команда спасателей лезла в грузовую кабину. Отступать было некуда, никого не хотелось огорчать, всех рвало на подвиг. «С нами бог!» — подумал борттехник и, отломив от мотка приличный кусок контровки, взвился к двигателям. Приоткрыв капоты, зацепил тройной петлей проволоки слева изнутри какой-то крючок, вывел концы наверх, придавил капоты, обмотал концы вокруг замкового рычага на правом капоте, перекрутил проволоку, и нырнул в кабину.

После запуска борттехник по внутренней связи попросил:

— Командир, ты уж больше пяти градусов не закладывай…

Шашков удивленно посмотрел на бледного лейтенанта:

— Имею право все пятнадцать… Ты чего такой белый? Вроде не пили вчера.

— Съел что-то, наверное. Постарайся аккуратно, а то… — Борттехник изобразил выброс обеда в кабину, для убедительности — ближе к правому колену командира.

Они взлетели. Нижний край был триста метров, пошли на двухстах над тайгой. Вестибулярный аппарат борттехника сообщал хозяину не то, что о градусах крена — даже о секундах. Сердце замирало, когда вертолет проваливался в воздушную яму — а небо над тайгой было прямо изрыто ими. Борттехник представлял, как инерция приподнимает капоты, набегающий поток врывается в щель, капоты распахиваются, отрываются, их швыряет в винт, — треск, провал, свист, удар, тьма… Он оглядывался в грузовую кабину и тоскливо думал, что с двухсот метров просто не успеет выпрыгнуть, пока толпа спасателей будет ломиться в дверь. Скорее бы этот самолет… А, может, сегодня день катастроф, и им суждено лечь где-то рядом… Потом комиссия по расследованию запишет, что капоты двигателей были связаны миллиметровой контровкой — и, несмотря на трагедию, члены комиссии не удержатся от смеха — он бы еще ниткой связал, — обязательно скажет кто-то.

— Вот он! — завопил правак, показывая вправо и назад. — Разворачивайся, командир, он на траверзе справа!

И командир, забыв о предупреждении, заложил афганский вираж с креном крепостью все 40 градусов — глаза борттехника, прикованные к авиагоризонту, зафиксировали этот преступный крен. Он даже привстал от ужаса, готовясь откинуть сиденье и при первом ударе броситься к двери. Но все было тихо. Они уже снижались по прямой к «кукурузнику», — он лежал, слегка приподняв хвост, на ровной зеленой лужайке среди чахлого кустарника. Дверь самолета была открыта, людей вокруг не наблюдалось.

— Никто не встречает, — проорал над ухом начштаба. — Неужели всем хана?

Снизились над лужайкой и по зеленым волнам и брызгам, которые поднял ветер от винта, поняли, что под ними вовсе не поляна, а болото.

— Сесть не могу, — сказал командир борттехнику. — Подвисну рядом, а ты сбегай, посмотри, что там. Здесь мелко, кусты, — вон и у самолета верхушки пневматиков видны. А мы потом в «Красную звезду» сообщим о твоем подвиге.

Выбрали место без кустов, зависли метрах в двадцати от самолета с черной дырой двери. Борттехник отстегнул парашют, завернул штанины до колен, снял ботинки, носки, укоризненно посмотрел на сидящих плотным рядком спасателей в парашютах и грамотно прыгнул в зеленую воду. Грамотно, потому что смутно помнил о статическом электричестве, наводимым на массу вращающимся винтом, и не хотел стать проводником между бортом и водой.

Он сразу ушел в воду по пояс. Неожиданность такого длительного погружения, которому, казалось, не будет конца, заставила борттехника крикнуть:

— Ну ни хуя себе мелко!

Как ни странно, дно было почти твердым, вода — теплой, и борттехник радостно продвигался вперед, подгоняемый в спину ветром винта. О своей скорбной миссии он вспомнил только возле самой двери самолета. Остановился, перевел дыхание, и, приготовившись увидеть гору трупов, осторожно заглянул за обрез двери.

В салоне стоял большой деревянный ящик. На нем сидели четверо — двое пилотов и двое мужчин в штатском. Все четверо были без носков — их разноцветные клубочки валялись на полу. Все четверо молча смотрели на борттехника.

— Все живы на борту? — спросил борттехник.

Мужчины переглянулись, один пожал плечами:

— Да как сказать…

Борттехник, стоя по пояс в болоте, начал выходить из себя:

— Ну, и хули вы, мужики, сидите? Мы что здесь, час висеть будем? Давайте, выходите, выносите, кто идти не может. Быстро, быстро, а то меня уже засасывает!

Первый пилот спрыгнул с ящика, и, похлопав по дереву, спросил:

— Это взять сможем?

— А что это?

— Да вот, груз 200…

— В смысле — гроб? — уточнил борттехник, и замотал головой. — Нет, никак. Он в дверь не пролезет.

— А ты створки открой.