Кхитаец открыл глаза и обнаружил себя закованным по рукам и ногам. Он попытался пошевелиться, но что-то не давало ему двинуться с места. Было темно, и понять, где он находится, не представлялось возможности.

— Где я? — прошептал он, не надеясь получить ответ, но неожиданно совсем близко прозвучал голос Конана:

— А, очнулся! Прикрой глаза, я подниму шторы.

В комнату хлынул яркий свет. Судя по всему, уже наступило утро следующего дня.

— Что со мной случилось? — зашептал кхитаец.

— Ты жив, больше с тобой пока ничего не случилось, — был флегматичный ответ.

На самом деле киммериец был вовсе не так безразличен к происходящему, как притворялся. Когда он появился с бесчувственным, обвисшим, точно тряпичная кукла, Мэн-Ся перед пирующими, поднялся громкий крик. Масардери устремила на киммерийца грозный взгляд и осведомилась — уж не подрались ли, часом, учитель с учеником.

— Возможно, вы показывали бедняге какой-нибудь новый способ махать кулаками? — осведомлялась она.

Конан не удостоил ее ответом. В конце концов, дама пережила очередное потрясение, так что нет ничего удивительного в том, что ее умственные способности несколько пострадали. Не без удивления он понял, что Масардери на полном серьезе считает своего телохранителя человеком хоть и преданным — не столько нанимателю, сколько собственной чести, — но жестоким и не всегда разумным.

Мне нужна женщина, разбирающаяся в медицине, — сказал Конан.

Кэрхун глянул на кхитайца с плохо замаскированным презрением.

— Что с ним случилось?

— Выбрал неудачное время для катания на лодке, — ответил Конан.

Все три кузины вскочили разом и предложили свои услуги. И поскольку они были весьма усердны, то Мэн-Ся оказался обмотан бинтами туго-натуго, так что очнувшись не смог даже пошевелиться.

— Для чего ты поплыл к этому чудищу? — спросил Конан у кхитайца. — Разве тебе с берега было плохо видно?

— Кое-чего я не видел, — тихо ответил Мэн-Ся.

— Например? — прищурился киммериец.

— Она не из Турана, — сказал Мэн-Ся.

Конан громко расхохотался.

— Разумеется, нет! — воскликнул он. — Я никогда не видывал, чтобы туранские женщины обладали таким ростом. Туранцы вообще невелики ростом, если уж на то пошло… — И киммериец горделиво расправил плечи.

— Меня интересовали черты ее лица, — пояснил Мэн-Ся. — С берега невозможно было разглядеть… Она выглядит не похожей на кхитайского демона. Наши демоны все с плоскими или втянутыми щеками… И на иранистанского дьявола она тоже не похожа. Вот в чем дело, учитель Конан. Вы меня понимаете?

— Не совсем, но продолжай; быть может, я сумею уловить твою мысль.

— Если бы она была обыкновенной женщиной — очень старой и некрасивой, но все-таки обыкновенной женщиной, — медленно произнес Мэн-Ся, — то я принял бы ее за уроженку Вендии… а это наводит меня на кое-какие дополнительные мысли.

— Это не наводит тебя на мысль о том, что ты мог погибнуть? — сердито поинтересовался Конан. — Причем погибнуть глупо, ни за что. Просто из-за пустой фантазии!

— О, учитель! — вскричал Мэн-Ся с неожиданной силой. — Когда меня ударило о скалу, я испытал просветление!

— Ты хочешь сказать, что у тебя искры из глаз посыпались? — уточнил Конан. — Что ж, такое просветление случается со всеми, кто стукается лбом обо что-нибудь твердое.

— Самая твердая вещь из всех, о которую только может стукнуться человек, — медленно и торжественно произнес Мэн-Ся, — это истина. И именно это со мной и случилось. Я врезался в истину и прозрел.

Он протер свои узкие глаза и поморгал ими, как бы показывая, что теперь видит гораздо лучше, чем прежде.

Тугие бинты едва позволяли ему двигаться, тем не менее Конан заставил беднягу проглотить немного жидкой каши и кружку молока. И только затем позволил продолжить рассказ.

— Возможно, это Даанли, — сказал Мэн-Ся. — Учитель Конан, вы слышали когда-нибудь о Даанли?

— Нет, — лаконично ответил Конан.

— О, — протянул Мэн-Ся, — это демоница из Вендии. Ей уже очень давно никто не поклоняется, ибо она стара, почти бессильна и к тому же безобразна. Она не может дать человеку ничего хорошего, она не в состоянии причинить людям большое зло. Много веков о ней ничего не было известно, и казалось, что самая память о ней навсегда исчезла, но затем один ученый маг разыскал кое-какие сведения о Даанли… Он вычитал это в древней вендийской книге, которую отыскал в одном заброшенном храме.

— Продолжай, — велел Конан. Киммериец вдруг насторожился. Возможно, кхитаец действительно испытал «просветление». Во всяком случае теперь его история о демонице из Вендии перестала казаться Конану такой уж бессмысленной.

— Это был заброшенный храм, — сказал Мэн-Ся. — Да, так он рассказывал мне, когда я расспрашивал его о путешествиях. Среди развалин, в траве лежала книга. Она была сделана из человеческой кожи. Всего пять страниц в деревянном окладе. На одной из этих пяти страниц была нарисована ужасная демоница, на другой — мальчик дивной красоты. Третья страница содержала рассказ о том, как этот мальчик был превращен злыми магами в золотую статуэтку. Четвертая — песнь Даанли, скорбную песнь матери, потерявшей сына. Пятая страница описывала проклятья Даанли тем, кто украл у нее сына, и ее обещание наградить богатствами и силой того, кто вернет несчастной великанше единственное сокровище ее жизни, ее ребенка…

— Золотой мальчик из заброшенного храма в Вендии, — медленно, с расстановкой проговорил Конан. — Мэн-Ся, я напишу учителю Тьянь-По о том, что он вырастил под сенью своего философического сада настоящего мудреца! Хоть ты и преступно молод, но ум твой остер и ясен. Демоница из Вендии! Она