обращались с разговорами другие персонажи, грозно и бессвязно рычал. Мэн-Ся обратился в грифона и очень веселился. Он изобрел для своего грифона особенную походку и шагал, подпрыгивая по-птичьи. Арвистли стал задумчивой девой с зелеными волосами, волочащимися по земле. Масардери обрела облик полу-рыбы-полуженщины и для этого закуталась в полупрозрачные шелка перламутрового цвета. Кузины стали живыми цветами с лепестками вокруг лиц, их выпученные глаза так и вращались в орбитах: отчего-то девушкам представлялось, что именно так должны выглядеть ожившие цветки.

Чернокожие слуги не отходили от них ни на шаг. Негры превратились в великанов и различались только цветом глаз на маске.

Кэрхун, однако, оказался великолепнее всех: он предстал в виде морского дракона. Копна раскрашенных перьев на голове изображала гребень морского чудовища. Он переливался всеми возможными цветами, от желтого до фиолетового, от зеленого до ярко-красного. Глаза, круглые и огромные, были обведены ядовито-зеленым. Усы в виде толстых шпуров свешивались из углов рта и почти касались земли. Одежда Кэрхуна состояла из сотен чешуек, выполненных из золота и серебра. Скрепленные между собой прочной нитью, они скрипели и сверкали в свете факелов и в лучах заката.

Появление «водного дракона» встретили всеобщей овацией. Даже Конан вынужден был признать, что неприятный ему Кэрхун имеет совершенно великолепный вид.

Приплясывая, напевая и стуча в барабаны, шествие двинулось к берегу моря. Разноцветные фонарики, которые гости видели сразу же после прибытия на остров, горели и раскачивались на ветру. Было удивительно праздничное настроение — у всех, включая недоверчивого Конана и хворого Арвистли. Что до Мэн-Ся, то философ просто наслаждался. Он впитывал новые впечатление, как губка влагу, и уверял всех и каждого, что это весьма способствует расширению его взглядов на вселенную в целом и па философию в частности.

— Мы изучаем человека, погруженного в мир во всех его проявлениях, — говорил Мэн-Ся одной из кузин (та таращила глаза и округляла рот, но едва ли понимала и четверть из произносимого). — Проявления эти бывают различны, и сцепление проявлений всего сущего также представляет великое разнообразие. Или, как говорит учитель Конан, ко всякому дураку требуется свой подход, но кулак — вещь универсальная и не требующая перевода.

Конан, уловивший краем уха часть этих речений, не без удивления понял, что кхитаец пьян.

Арвистли то и дело щелкал пальцами, пытаясь создать какую-нибудь маленькую иллюзию, и очень горевал оттого, что у него ничего не получаюсь.

Чернокожие приплясывали с грацией, присущей их племени, и кузины-«цветки» жадно любовались их могучими, блестящими от пота и ароматического масла телами — ибо негры разделись до пояса и натерлись маслами, как делали у себя на родине во время праздников.

Море шумело на берегу, как будто и эта неподвластная человеку стихия пыталась вплести свой голос в общий шум и радостный гомон.

Чуть поодаль прямо на берегу были накрыты длинные столы. Все уже приготовлено для пиршества: бочки с вином, закуски и жареное мясо. Гости бросились к столам, где их уже ожидали слуги. Служанки улыбались, разливая вино по кубкам, поварята, сверкая зубами, раскладывали мясо по блюдам.

Конан не остался в стороне от всеобщего обжорства и первым делом схватил здоровенную баранью ляжку и впился в нее зубами. Все-таки хорошо иной раз бывает оказаться среди богатых людей с хорошим вкусом!

Чтобы маска не мешала ему, киммериец сдвинул ее на затылок. Так поступили многие. Что до кузин, то они вынуждены были кушать очень аккуратно, чтобы не испачкать в соусе свои шелковые лепесточки, которые вдруг обрели забавное сходство с бородами.

Масардери, однако, не испытывала голода. Колдовство этой ночи захватило ее. Она была благодарна племяннику за этот праздник. Как будто все ее горести и страхи остались за проливом, и теперь вся ее жизнь будет представлять собой череду таких прекрасных дней! Прохладных! блеск моря, игра лунного света на воде, дуновение ароматного ветерка, отдаленный смех людей, гирлянды разноцветных фонариков на берегу — все это успокаивало ее.

Что-то прошуршало по песку. Масардери не обратила на это внимания. Остров был полон жизни, здесь постоянно слышались какие-то звуки. Молодая женщина вздохнула полной грудью, откинула голову назад, тряхнула волосами. Свобода! Свобода! Больше не надо бояться! Больше не будет пустых пыльных комнат, где живы одни лишь воспоминания…

Шуршание повторилось. Масардери невольно повернулась в ту сторону, откуда донесся звук. Ничего. Она тихонько засмеялась, потешаясь над собственной подозрительностью. Здесь и не может быть ничего! Слуги Кэрхуна отлично обо всем позаботились.

Забавный этот Кэрхун. И какой чудесный у него наряд! Как глубоко он все продумал! Странно, что киммериец его сразу невзлюбил. Должно быть, дело в ревности, решила Масардери, и от этой мысли приятное тепло разлилось по ее телу.

Шорох стал ближе. Она наклонилась, всматриваясь в темноту. Ничего… Или — нет, вон там тьма гуще, и внутри этого сгустка тьмы что-то движется…

Приятное тепло испарилось. Холод охватил душу женщины. Не может быть! Ей захотелось кричать. Она почувствовала себя обманутой. Каким образом неведомый враг сумел последовать за ней даже через пролив? И кто он?

— Конан, — шепотом позвала она, — отлично зная, что киммериец не слышит.

Луна медленно выступила из-за тучи, и вдруг Масардери увидела то, что шелестело в ночи.

Это была огромная змея с мощным туловищем, ярко-желтым с черными узорами. Змея приподняла голову и высунула длинный язык, как бы пробуя воздух. Ее глаза дьявольски блеснули.

— Конан! — вскрикнула Масардери, теряя сознание.

Великан выступил из полумрака. В руке он держал длинный меч. Левая была вооружена окороком на кости. Клыкастая пасть великана повернулась к испуганной Масардери. Женщина то проваливалась в забытье, то вдруг приходила в себя и видела странную ожившую сказку: клыкастый монстр, похожий на человека, с желтыми полосами на лбу, сражался с огромной змеей. Напрягая мышцы могучих рук, великан отрывал от себя змею и пытался душить ее. Затем, высвободившись из хватки рептилии, великан отскочил на пару шагов, схватил брошенный на песок длинный меч и занес его обеими руками. Змея, распластанная на берегу, шипела и била хвостом, готовясь атаковать. С силой Конан пригвоздил змею к земле, загнав меч в песок почти по самую рукоятку.

Змея дернулась, высвобождаясь. Клинок выскочил из рыхлого песка и застрял в теле змеи. Шипя, свистя, взлетая в воздух и низвергаясь на землю, змея пыталась освободиться. Масардери закрыла рот ладонями, чтобы не закричать. Как ни была она перепугана, она постоянно помнила о других людях и не хотела портить им веселье.

Конан тяжело дышал. Пот стекал по его лицу, жуткая деревянная образина на лбу прилипала к коже, и Конан сорвал ее.

Змея дернулась в последний раз и затихла. Внезапно она стала гораздо меньше, чем была. Конан наклонился и взял ее в руки.

— Нет! — тихо вскрикнула Масардери. — Не прикасайтесь к ней!

— Это всего лишь веревка, — сказал Конан. Он бросил веревку на землю, наступил на нее и поднял свой меч.

На лезвии остались следы крови, и киммериец заботливо обтер меч.

Масардери разрыдалась. Конан сел рядом и некоторое время молчал, позволяя ей выплакаться. Затем осторожно обнял за плечи. Масардери прижалась к нему содрогающимся телом.

— Что происходит? — бормотала она. — Почему кто-то непременно хочет убить меня?

— Ему нужны ваши деньги, — ответил Конан. — Ничего личного, я уверен.

— Это не может быть Кэрхун, — сказала Масардери. — Он не маг. И никогда не был магом. Он самый обыкновенный человек. Может быть, немного жадный. Но если бы он действительно хотел от меня избавиться, то не стал бы прибегать к такому сложному колдовству. Он просто нанял бы убийц.

Конан оттолкнул веревку ногой подальше.

— Мы не знаем, что происходит, ~ сказал он. — Но до сих пор у меня неплохо получалось охранять вас, не находите?