- Неправда, - сказал Илюша, уловив в её голосе нетвердые нотки.
- Да, неправда, - кивнула Варя, хотя в самом деле была занята.
- А что правда?
- Я не хотела приходить, - сказала Варя тихо и раздельно. - Я дала слово, что не приду.
- А всё-таки пришли? Почему?
- Почему пришла?
- Нет, нет! Зачем надо было это слово?…
Он положил руку ей на колено. Она сняла её. Лицо Вари потемнело. Густые брови сошлись у переносицы. Она долго молчала. Илюша смотрел на неё, широко раскрыв глаза и счастливо улыбаясь. Она вскочила со стула, гневная, смятенная:
- Не смейте так глупо улыбаться, слышите, не смейте.
Он, всё продолжая улыбаться, взял её за руку и потянул к себе.
- Оставьте, - сказала она, почти падая на его грудь, и вдруг поцеловала его с какой-то злобной нежностью.
- Ну, вот! - сказал Илюша смущенно.
- Всё равно, - строго произнесла Варя. - Это ничего не значит.
Она снова пропадала три дня. Потом пришла и просидела возле него, не отходя, до четырех часов ночи.
Варя была в эти дни далеко не единственной посетительницей дома Левиных. Часто забегали Оленька и Володя, заходил и Марк Осипович. Красков бывал почти каждый день, но легко было заметить, что он заинтересован не больным, а его сиделкой. Володя, склонности которого к сиделке совпадали с красковскими, именно поэтому наведывался реже. Он, конечно, легко угадывал причины Вариного усердия в уходе за больным, и опять же именно поэтому был с ним особенно внимателен, даже нежен.
Что касается Оленьки, то она прибегала всегда впопыхах, в комнату больного вступала на цыпочках, садилась у постели с таким видом, словно собиралась просидеть полдня, и - убегала через полчаса. Большие светлые глаза её стали ещё светлей, больше и обведены были синими кругами. Она не скрывала своего увлечения Боровским и своего рассеянного образа жизни, связанного с этим увлечением. Случалось, что она только под утро оставляла четырехоконный домик на Костромском и при этом не всегда достаточно твердо ступала по мосткам, ведущим от высокого крылечка на улицу.
- Кутим! - восклицала она, щелкая пальцами. - Страшным образом кутим!
- Что ж, интересно? - спрашивала Варя равнодушно.
- Ужасно интересно! - восклицала Оленька с несколько грустным энтузиазмом. - Но, знаешь, опасно. Затягивает. В общем, в сетях порока и так далее!
Оленька щелкала пальцами и встряхивала стрижеными волосами. В глазах её стоял наивный испуг.
- Дура! - говорила Варя внушительно и сосредоточенно.
- Дура! - соглашалась Оленька. - От рожденья дура!
- Нет, не от рожденья.
- Ну все равно! Знаешь, папа говорит, что легкомыслие меня погубит. Как ты думаешь, погубит или нет?
- Спасет!
Варя мрачно сдвигала темные брови, а Оленька, поболтав ещё минут пять, убегала к Боровскому.
- Люблю! - говорила она с порога, оборачиваясь к Илюше. - Честное слово, люблю! Вы чистый, славный! Я серьезно… - и, смеясь, убегала.
- Странная она стала какая-то, - говорил Илюша, провожая её глазами. - И несчастная, по- моему.
- Терпеть не могу несчастненьких, - сурово отзывалась Варя и, повернувшись к Илюше, прибавляла резко: - И добреньких…
- А сама?
- Я? Злющая-презлющая!
- Злющая… - усмехался Илюша. - А сама как за больным ходит!
- Пожалуйста, не заноситесь! - обрывала Варя, краснея и в самом деле начиная злиться. - Хожу потому, что это доставляет мне удовольствие и… практику. Чистейший эгоизм.
Варя сердито подымалась с места, Илюша обращал к ней бледное, умоляющее лицо. В комнату заглядывал вездесущий Данька, или Софья Моисеевна, или кто-нибудь из гостей - и садились у постели. Тут же, возле постели, возобновились и прекратившиеся было субботние вечера. На первом из них Оленька читала стихи. Красков импровизировал устно «Тысячу вторую ночь», а Володя - музыкальную иллюстрацию к ней. Молодой актер Сережа Волин читал белые стихи. Всё в этот вечер удавалось, всё хорошо звучало. Даже Боровскому, явившемуся в качестве спутника Оленьки, вечер понравился, хотя он и не вполне уяснил смысл происходившего.
- Это что же, театр для себя? - спросил он Оленьку, возвращаясь вместе с ней от Левиных.
- Вроде… - ответила Оленька рассеянно. - Только совсем не похоже.
