как марокканское солнце. — И еще не растерял все связи. Иногда они оказываются полезными.

— А твой человек не боится, что его арестуют за компанию с Вдовой?

23:32. Тома предпочел промолчать, слегка раздраженный хорошими дедуктивными способностями коллеги.

23:36. Он начал слегка нервничать. Тевеннен не стал бы давать Вдове обещания, если бы не был твердо уверен, что сумеет его сдержать. Вдова была слишком опасна. Множество раз пролистав личное дело Тевеннена, Тома пришел к выводу, что тот был хорошим копом — хитрым, осторожным, энергичным. И, само собой, неукоснительно соблюдающим все правила, принятые в его окружении.

Возможно, у него был какой-то тайный план.

А что, если он собирается сбежать? — внезапно пришло в голову Тома. И просто хочет выиграть немного времени, чтобы усыпить бдительность Вдовы?

А что, если Жамель сообщил неверную информацию?..

А что, если Вдове стало известно о его сотрудничестве с ГИС и она собирается его разоблачить?..

23:42. Или просто запоздание?

Дверь ресторана распахнулась. Тома схватил бинокль, лежавший на коленях Орели.

Перед ним промелькнул женский силуэт, увенчанный копной ярко-рыжих волос. Женщина подняла воротник шикарного пальто, закрывая лицо, словно кинозвезда, прячущаяся от папарацци, и быстро направилась к стоящему у тротуара «мерседесу». Несколько секунд спустя из ресторана вышел мужчина. Тома узнал Жамеля. Кузен казался озабоченным. Он быстро взглянул по сторонам и направился к машине, в которой незадолго до того скрылась Вдова.

Этого не должно было быть. Жамель никогда не стал бы так светиться!

— Что будем делать? — спросила Орели.

Тома заколебался. Слежка в темноте — дело трудное. К тому же ему не хотелось действовать наобум, без подготовки, — по натуре он был собранным и методичным, и такой образ действий ему претил. Но разве можно упускать Тевеннена, если тот подтвердил свое предложение о встрече с Вдовой?..

Может быть, у Жамеля просто не было возможности позвонить?..

Машина, в которой находились Марион и Коньо, стояла в двух сотнях метров впереди. Что ж, при наличии двух автомобилей у его группы есть шанс не упустить Тевеннена.

Тома бросил бинокль на заднее сиденье и объявил напарнице:

— Едем за ними. Предупреди наших. Посмотрим, куда направляется эта теплая компания…

«Мерседес» тронулся с места.

Сколько времени Шарли простояла неподвижно посреди кухни? Она не знала. Позже, мысленно восстанавливая последовательность событий, она решила, что всего несколько минут. Полностью оцепеневшая, ничего не сознающая, хотя по-прежнему стояла на ногах и смотрела перед собой широко открытыми глазами. Рядом с телом человека, с которым в течение семи лет делила ложе, теперь плавающим в луже крови — густой, липкой, вязкой, — с двадцатисантиметровым лезвием, вонзенным прямо в сердце.

«…Я стою прямо в крови… у меня подошвы в крови… мои подошвы в крови…»

Она повторила себе это десять, двадцать раз, глядя на свои домашние шлепанцы, пропитанные кровью, пока наконец не решилась признать истину:

«Я убила Сержа».

При мысли об этом к горлу резко подступила тошнота, и Шарли едва успела повернуться к раковине, прежде чем ее вырвало.

Затем она умылась ледяной водой. Движения ее были совершенно механическими, мозг был по- прежнему заблокирован одной-единственной мыслью: Я убила Сержа… Я убийца… Шарли поднесла ко рту ладонь, чтобы сдержать рвущийся наружу крик. Что же теперь делать? А Давид?..

Вдруг она поняла: вот почему Давид в последние дни был таким мрачным и отстраненным. Вот почему он стоял тогда в коридоре, с видом сомнамбулы, прежде чем отдать ей листок с цифрами: он знал.

Скорее всего, он не мог предвидеть весь грядущий ужас, но чувствовал, что вскоре произойдет что- то трагическое. И все же он отдал ей листок, потому что у него не было выбора. Либо это, либо медленная смерть рядом с Сержем.

Мысль о сыне наконец-то вернула ее к реальности.

Что теперь с ними будет?

Она почувствовала, как ее захлестывает отчаяние. Из глаз заструились слезы. Идиотка. Еще будет время поплакать, покричать и забыться. Сейчас нужно сделать все ради блага Давида.

Шарли закрыла кран, вытерла лицо рукавом и обежала глазами кухню — на чем бы сосредоточиться, чтобы не смотреть на труп? Потом с гримасой отвращения сбросила шлепанцы — невозможно, совершенно невозможно ходить с перепачканными в крови подошвами, чувствуя, как кровь хлюпает при каждом шаге, — и направилась к выходу, осторожно обходя усеявшие весь пол стеклянные осколки.

Выйдя из кухни, она закрыла дверь и сказала себе: я никогда больше не смогу туда войти! Внезапно все ее тело охватила лихорадочная дрожь. Шарли вошла в гостиную, рухнула на диван и сжалась в комок, чтобы немного согреться. Потом, заметив стоявшую на низком столике бутылку скотча, схватила ее и поднесла к губам.

Напиток обжег ей горло и заставил ее окончательно прийти в себя. Еще не избавившись от шока, но уже довольно ясно соображая, она сидела у себя в гостиной (нет, просто в гостиной: она никогда не чувствовала себя дома — ни здесь, ни где бы то ни было), глядя на экран телевизора, где Жюльен Курбе и мэтр Ноашович по телефону угрожали кому-то наихудшими карами, и одновременно различая боковым зрением все предметы, вплоть до самых мелких безделушек, которые за последние годы вообще перестала замечать, — с удивительной, пугающей четкостью, словно человек, очнувшийся после долгого тяжелого сна.

Позвонить в полицию. Сдаться добровольно. Это единственный выход. По крайней мере, другого она сейчас не видела.

Шарли отключила звук телевизора, взяла телефон, сняла трубку… снова положила. Потом опять сняла. Нажала 1. Затем ее указательный палец замер, едва коснувшись клавиши с цифрой 7.

Разве можно представить себя, произносящей такие простые и безнадежные слова: «Я убила своего сожителя. Приезжайте…»?

Что будет потом? Конечно, заведут дело, может быть, даже предоставят адвоката, который будет говорить о смягчающих обстоятельствах, о самозащите…

Какого вам еще адвоката, мадам? Какие смягчающие обстоятельства? Позвольте вам напомнить, что Серж Тевеннен был очень уважаемым полицейским, хорошим профессионалом, любимым своими коллегами и начальством. Вы убили ПОЛИЦЕЙСКОГО, мадам. Который раньше никогда не привлекался за пьянство или домашнее насилие. И надо же, какое совпадение: вы убили его именно в тот день, когда выиграли в лотерею тридцать четыре миллиона евро. О чем тут вообще говорить? Помилуйте, какая самозащита?.. Ради тридцати четыре миллионов евро и не на такое пойдешь…

Эти деньги ни в коем случае нельзя потерять. Не ради себя — ради Давида. Если начнется расследование, ее разлучат с сыном. Пусть даже на время, которое потребуется, чтобы доказать ее невиновность…

(Невиновность?)

…но все равно ему нужны будут деньги, пока он будет один…

(А ты знаешь, что его отправят в приемную семью?)

(А ты знаешь, что пройдет, может быть, все двадцать лет, прежде чем ты снова его увидишь?)