Мысль, что маленький скиф стал вельможей, никак не укладывалась в кудрявой голове Никия. Филипп жалел добряка брата за его недалекость. Был безупречно вежлив с обеими женщинами, ласков с детьми и щедр с рабами. В домашние дела не вникал.

Многоплеменный город жил своею жизнью, и эта жизнь привлекала Филиппа. Здесь не было резкого деления на благородных эллинов и презренных варваров. В Пантикапее не только греки похищали скифских женщин, но и разбогатевшие скифы женились на гречанках и перенимали их обычаи. На улицах расшитые кафтаны кочевников мешались с разноцветными плащами эллинов и алыми одеждами финикийских мореходов, мелькали стройные фигуры аспургиан Кавказа.

Сюда сгоняли стада из скифских степей, свозили изделия кавказских кузнецов и ольвийских керамиков. Нимфей и Тиритака, приморские города Босфорского царства, слали в Пантикапей вяленую рыбу, завозили римские и греческие товары. Филипп заметил, что на базарах Пантикапея изделия римских провинций продавались хотя с убытком, но дешевле понтийских. Купцы не оставались в накладе. Рим вознаграждал своих друзей.

В книжных лавках спрашивали латинские рукописи — он любовно-приключенческих рассказов до всевозможных справочников.

На дворцовой сцене ставили пьесы Плавта. В городском театре шла ателлана[36]. Острая и непристойная, она пользовалась шумным успехом.

Махар принял посла царя Понта в саду своего дворца-крепости. В коротком плаще, препоясанный мечом, он быстро ходил по дорожке между покрасневших от осенних холодов тисовых деревьев. Придворные едва поспевали за ним.

Сын от старшей нелюбимой жены, дочери царька местной династии, свергнутой Митридатом Евпатором, совсем не походил на эллина. Ширококостный, скуластый и узкоглазый, Махар являл собою законченный тип боспорца. Мягкая курчавая бородка и темные каштановые кудри лишь слегка смягчали его азиатский облик.

— Ты был у скифов? Как же тебя приняла Ракса? — загадочно усмехаясь, спросил царевич.

В глубине сада показался Бупал. Махар радостно приветствовал его и еще издали закричал:

— Что привез? Вино с Родоса, девушек из Аламеи? Хороши?

— Сирийки не старше пятнадцати лет. Государь, я умолчал о берберийских конях и парфянских беркутах, обученных для охоты на дикого зверя.

Глаза Махара загорелись.

— Покажешь мне. Идем! Может быть, и ты разделишь нашу трапезу? — с прежней загадочной усмешкой обратился он к Филиппу.

За столом он много пил и крепкими белыми зубами смачно разгрызал кости. Разговор вскоре принял вольный оттенок. Чтоб потешить царевича, сотрапезники — их было пять, кроме Филиппа, все молодые, острые на язык — высмеивали себя и своих возлюбленных. Махар раскатисто смеялся.

— А вот наш гость что-то помалкивает, — кольнул он взглядом Филиппа. — Я слышал, мой отец тебя так любит, что не брезгует хлебать из одной чаши?

Филипп поморщился и ничего не ответил.

— Он прав, ему лучше помолчать, — неожиданно вмешался Бупал, — но я могу рассказать о всех победах Филиппа Агенорида. Едва он снял детское платьице, как попал на войну. Пока его сверстники гибли на поле брани, он развлекал Армелая. Старый дурень совсем потерял голову и ради смазливого сына Тамор ограбил родных детей. Потом…

Филипп выплеснул недопитое вино на стол.

— Жалкий торгаш! И ты, битый камнями, пытаешься оскорбить меня? — Он взглянул на Махара. — Не о себе беспокоюсь, царевич, но… кто непочтителен к послу, тот оскорбляет пославшего его… — порывисто встал и вышел.

— Ступай, пожалуйся моей прекрасной мачехе, — крикнул вслед пьяный Махар. — И отцу. Его, я слышал, уже поколотил Лукулл.

Армянин, рыхлый, расплывающийся, как опара, с мясистым, изрытым оспой носом, с короткими пальцами, унизанными бесценными перстнями, и понтиец, сухой, поджарый, легкий и гибкий, бодрствовали третьи сутки. Маленькие чашечки с крепким ароматным напитком из аравийских зерен дымились возле них. Воспаленными от бессонных ночей глазами собеседники испытующе смотрели друг на друга.

Митридат настаивал. Царь царей и Великий царь Армении Тигран колебался. Он согласен: Рим — бич народов, от исхода будущей войны зависит свобода или рабство всей Азии от Геллеспонта до Инда, лишь дружный натиск всех царей Востока опрокинет железные легионы Республики квиритов. Все это Тигран осознает не меньше своего державного тестя, но пусть и его высокий гость вспомнит: в последних битвах под мечами римлян легло лучшее воинство Армении.

— Страна обескровлена. Вступим в войну — перебьют последних, как куропаток осенью. — Тигран покачал головой. — Надо выждать…

— Чего же ты будешь выжидать? — Митридат презрительно скривил губы. — За это время римляне завоюют всю Армению! Они уже разорили твои города, отняли у тебя Кордуену, Адиабену, Каппадокию, и неизвестно, что еще отнимут…

— Кто знает… — Тигран тяжело вздохнул. Он был измучен колкими вопросами собеседника. Старый понтиец не принимал дипломатических отговорок, не хотел понимать общепринятой меж владыками вежливости, он могуществен, неутомим, преследует одну цель. Как выпроводить этого дикого вепря, не нарушив законов царского гостеприимства? Ведь в случае благоприятного исхода войны Митридат станет владыкой Вселенной. Тигран осторожно спросил:

— Позволь, отец… кто же входит в возглавляемый тобой союз? — Он решил, что отныне сам будет задавать вопросы.

— Фраат Парфянский, ты, — ткнул в него Митридат, — Олимпий Киликийский, князья Аспургии, Колхиды и Лазики, Антиох Сириец, князь Албании, шейхи обеих Аравий, Счастливой и Бесплодной, — вот наш союз. При успехе к нам примкнут Египет и Иудея. Скифы, савроматы, даки и мизийцы помогут прикончить Рим.

Тигран устало облокотился на вышитые подушки.

— Уточним истину, отец: Фраат Третий, царь Парфии, не дал согласия идти на Рим первым. Он станет обороняться, если римляне вторгнутся в его страну. Скифы, савроматы, даки и мизийцы отказываются присоединиться к тебе. Что касается меня, то я ведь ни в чем не клялся.

— Клялся! Двадцать лет тому назад я отдал тебе в жены мою старшую дочь и взял с тебя клятву…

— Быть верным другом, — лениво возразил Тигран. — Я был верен, был и буду! И снова ринусь в бой