Воины засмеялись. Лицо у юнкера Ханса позеленело.

Наглый бродяга! Сейчас же встань и сними шляпу, когда разговариваешь с рыцарем!

Я сейчас с рыцарем не разговариваю, — сказал Гавриил улыбаясь, — но когда маленький юнкер говорит со старшим, не мешало бы юнкеру приподнять шляпу.

Смех, раздавшийся вокруг, показал, что ответом Гавриила вояки остались довольны.

— Слуги! — закричал Рисбитер, чуть не плача от злости. — Хватайте этого пса! Всыпьте ему на конюшне сто ударов розгами!

Слуги не двинулись с места и продолжали смеяться и зубоскалить, глядя на юнкера. В безумной ярости Рисбитер вытащил меч и бросился к Гавриилу. Но тот вдруг вскочил, сбросил с плеч кафтан и предстал перед оцепеневшим юнкером в одежде воина, с блестящим мечом в руке.

— Посмотрим, чья шкура больше просит ударов, — сказал он угрожающе.

Мечи скрестились. Никто из мызных людей не вмешивался; все с любопытством смотрели на сражающихся, и в глубине души каждый, вероятно, желал, чтобы заносчивый юнкер был как следует наказан. Но борьба продолжалась недолго. После двух-трех ударов меч Рисбитера взлетел кверху, несколько раз перевернулся в воздухе и упал далеко под окнами мызы. Следя за мечом, Гавриил случайно взглянул на окно и встретился глазами с другим взглядом. За окном стояла Агнес. Она была свидетельницей ссоры с самого ее начала до конца. Гавриил не знал — действительно ли это было так или ему только показалось, что на розовых губах девушки как будто мелькнула довольная улыбка. Правда, Агнес сейчас же стала опять серьезной и отвернулась, но от ее улыбки в сердце Гавриила остался как бы отблеск счастья. Он почувствовал, что в нем проснулись все лучшие человеческие качества: великодушие, миролюбие, доброта, любовь ко всем людям наполнили суровое сердце воина.

— Идите отдыхать, юнкер! — дружелюбно посоветовал он. — Сегодня вы достаточно показали свою храбрость и ловкость. Ваш меч — самый легкий танцор на свете; будь у него'крылья, его можно было бы принять за птицу, так легко он летает по воздуху. Если вам когда-нибудь еще случится выступать на состязании, всегда берите с собой искусного птицелова, иначе ваш меч улетит и вы его лишитесь.

Рисбитер, на минуту застывший в оцепенении, теперь невольно глянул в сторону, где на земле лежал его меч. Агнес все еще стояла у окна, но улыбка исчезла с ее гордого лица и между бровями залегла легкая морщинка. Через миг окно опустело. Рисбитер то краснел, то бледнел. Он не решался ни на кого поднять глаза, справедливо опасаясь увидеть у всех на лицах насмешливую улыбку.

— Ты осмелился поднять руку на рыцаря. Ты еще об этом пожалеешь, — сказал он, наконец, запинаясь, круто повернулся и поспешил удалиться. Воины проводили его громким хохотом. Гавриил против своей воли и без всякого труда приобрел много друзей. Половина лагеря сбежалась посмотреть на смельчака, который проучил ненавистного Рисбитера. Об уходе Гавриилу не дали и говорить, да, правду сказать, он и сам не слишком спешил. Тайный голос в его сердце повелевал ему остаться здесь.

В субботу начались приготовления к свадьбе. Старик Мённикхузен всегда и во всем следовал обычаям старины. Свадьбу дочери он хотел отпраздновать точь-в-точь так, как это делалось еще до войны, в золотые дни Ливонского ордена, с той лишь разницей, что свадьбу справляли не в городе, как это в большинстве случаев бывало прежде, а на мызе. На пиршество были приглашены все харьюмааские помещики. Все, однако, не смогли явиться — иные пали в боях, другие были захвачены в плен, третьи бежали от войны в города, четвертые, совсем разоренные, отправились скитаться по белому свету. Но некоторые все же прибыли со своими женами, дочерьми и слугами; в первую же очередь свадебными гостями являлись все мызные воины, происходившие из рыцарского рода. О, какое оживление царило в этот день в Куйметса-ском лагере! Сколько здесь можно было видеть роскоши и пышности, сколько раззолоченного убожества! Рыцари и юнкеры были одеты в великолепное праздничное платье, на груди у них сверкали золотые цепи, на шляпах развевались перья; сбруя их коней ослепительно блестела на солнце; их жены и дочери были так разубраны в жемчуга, золото и драгоценные камни, что под их тяжестью еле держались на ногах. Рыцарство здесь показало, что от его былых огромных богатств уцелели хотя бы эти блестящие осколки.

После обеда, когда на мызе шли приготовления к вечернему пиршеству, из лагеря выехали на роскошно убранных конях все мужчины, принадлежащие к рыцарскому сословию; они собрались на открытой поляне вокруг некоего старого помещика, и тот обра-тился к ним с речью, закончив ее следующими словами:

— Высокочтимые господа рыцари и юнкеры! Вы собрались здесь в честь нашего любезного товарища, доблестного Ханса Рисбитера, и его невесты, прекрасной и благородной Агнес фон Мённикхузен. Поэтому я по-дружески прошу вас отпраздновать эту христианскую свадьбу в мире и веселье, как и подобает добрым христианам. Если же кто-либо из вас питает к другому злобу или вражду, то пусть он тут же о них забудет. Тот, кто согласен это выполнить, пусть поднимет руку и поклянется сдержать свое слово.

Все подняли руки и обещали сохранять на свадьбе мир и согласие. Затем рыцари поехали обратно в лагерь под барабанный бой и звуки труб, стреляя из ружей и бряцая мечами, точно выиграли великую битву. Два раза проскакали они мимо балкона, где, окруженная дамами, стояла Агнес в полном свадебном наряде и смотрела на всадников.

После этого всадники разделились на два отряда—один в честь жениха, другой в честь невесты, — и рыцари помоложе начали во дворе мызы шуточные состязания, сражаясь тупыми пиками и жестяными мечами. Все воины и слуги собрались вокруг участников турнира, шумно выражая свое одобрение тем, кто проявлял наибольшую силу и ловкость, и едко высмеивая побежденных. Громче всего хохотали зрители, когда Ханс фон Рисбитер, которого Дельвиг вызвал на состязание на копьях, вылетел из седла. Увидев это, Агнес порывисто поднялась и ушла с балкона. Никто из женщин за ней не последовал, так как все напряженно следили за состязанием. Агнес поспешила в свою комнату и там, обессиленная, опустилась на стул. У нее было тяжело на душе, голова полна смутных мыслей; только одно она ясно сознавала — свое недовольство Хансом фон Рисбитером.

Агнес, еще наивное дитя, выросла под опекой строгого отца и нежной матери и до сих пор не знала никаких бед и несчастий, кроме тех, что принесла с собой война; ужасы войны были, правда, Агнес хорошо известны, ведь ей было восемнадцать лет — ровно столько, сколько продолжалась великая Ливонская война. Меньше всего Агнес знала свое собственное сердце. Ведь в то время чтение романов не было обычным времяпрепровождением рыцарских дочерей, и для Агнес этот современный легкий и доступный курс сердечной науки был совсем незнаком. Она знала только, что девушки, достигшие примерно двадцатилетнего возраста, выходят замуж по воле родителей; устраивается пышная свадьба, затем молодая чета уезжает в свое поместье, где ведет веселый, беззаботный образ жизни, насколько это позволяет война. Когда молодые живут вместе, так называемая любовь должна прийти сама собой, и это, по мнению Агнес, было вполне естественно: она ведь до сих пор тоже любила всех, с кем жила вместе, — отца, мать, покойного брата, родственников, своих нянек, охотничьих собак отца, белую кошку тети Матильды и всяких птичек. Рисбитер не был красив, не отличался и большим умом, но отец говорил, что юнкер — достойный молодой человек и единственный наследник большого состояния; к тому лее отец, по его словам, у Рисбитера в большом долгу — тот взял в плен его злейшего врага. Во всяком случае, Рисбитер не хуже других женихов, почему же Агнес не выйти за него замуж? Со свадьбой она охотно повременила бы, ей тяжело было расставаться с отцом, но отец уже назначил день свадьбы, а воле отца надо было беспрекословно подчиняться. В делах менее значительных старик Мён-никхузен охотно уступал дочери и позволял ее нежной руке управлять его поступками, но в отношении замужества Агнес никогда и в голову не приходило противиться воле отца.

Однако сейчас она вдруг поняла, что в этом случае все же недостаточно одного желания отца, ей захотелось самой во всем разобраться, еще повременить, все взвесить. Она смутно чувствовала, что