вывезе от них» (41, 202).
Уже в первый день князь Иван воспользовался случаем, чтобы лишний раз напомнить новгородцам о том, как им следует относиться к своему Государю. Архиепископ Феофил прислал на Городище двух своих людей, Никиту Савина и Тимофея Лунева, «кормы отдавати», то есть выделять продукты и фураж по требованию великокняжеских бояр — «дворецкого» и «конюшего». Статус владычных порученцев показался Ивану ниже, чем статус тех бояр, с которыми им предстояло иметь дело. Таким вещам не придавали особого значения в демократическом Новгороде, однако московский двор уже давно жил по иным законам. Здесь внимательно следили за соответствием человека (с точки зрения его знатности) и должности. В итоге «князь великый тех не похотел да и на владыку о том озлобился, что те к тому делу не пригожи, да и корму взяти не велел» (27, 315). Оплошавший владыка поспешил назначить ответственным за снабжение москвичей своего наместника Юрия Репехова. Такое решение удовлетворило государя. Однако он все же отклонил приглашение в тот же день приехать на пир к архиепископу. Вместо этого великий князь позвал новгородскую знать во главе с владыкой к себе на Городище, где на другой день он устроил пышный прием. В среду 22 ноября на Городище собрались все те, кого Иван при случае с удовольствием отправил бы на плаху: верный меч Новгорода, князь Василий Гребенка Шуйский, один из предводителей «литовской» партии степенный посадник Василий Ананьин, осторожный и двуличный владыка Феофил.
В четверг 23 ноября, после торжественного въезда в новгородский Кремль и богослужения в Софийском соборе, Иван III нанес ответный визит архиепископу и всей новгородской знати. «По совершении же службы поиде князь великы на обед к архиепискупу, и яде у него и пить весело; а архиепискуп многими дары одари великого князя» (27, 316).
С первого и до последнего дня пребывания Ивана в Новгороде пиры и торжественные богослужения тянулись бесконечной чередой. Великий князь, подобно своему отцу, отдал дань уважения новгородским святыням. Долгими часами выстаивал он службы в знаменитых храмах и монастырях. А вечерами новгородская знать давала в его честь один пир за другим. Главы всех боярских кланов стремились зазвать Ивана к себе в дом, щегольнуть роскошным столом и щедрыми подарками. Князь в долгу не оставался и дарил новгородских бояр серебряными чарами и кубками, отрезами заморского сукна, породистыми лошадьми. Шумное застолье с бесконечными здравицами, пьяным умилением и взаимными признаниями в любви понемногу растапливало лед недоверия. Грозный Государь представал здесь совсем в ином обличий — щедрого хозяина, хорошего собеседника, почти друга.
Прирожденный тиран, Иван понимал, что сильная власть строится не только на страхе, но и на любви. Подданные должны любить Государя. Он открывается им попеременно то как неприступный и грозный земной Бог, то как обаятельный и добрый человек. И в этой непостижимой изменчивости его облика — сокровенная тайна власти.
Благочестивые паломничества и шумные застолья не мешали Ивану заниматься тем, ради чего он, собственно, и прибыл в Новгород, — «судом праведным». Уже на следующий день по приезде он принял у себя на Городище целую толпу всякого рода жалобщиков и просителей. Московский летописец саркастически изображает эту картину: «И того же дни многые новугородцкыи жалобникы и всякые люди житьи, и рушане (жители Русы. —
Последние штрихи этой мрачной картины — безвластие, грабежи, убийства, произвол сильного над слабым — несомненно, относятся прежде всего к последним годам существования Новгородской боярской республики, когда традиционные устои были окончательно расшатаны яростным противоборством партий, когда в ожидании скорого конца Великого Новгорода всеми овладела какое-то неудержимое безумие.
Самые тяжелые дела были представлены на суд Ивана III в субботу 25 ноября. Жители сразу двух улиц — Славковой и Никитиной — обвинили знатнейших новгородских бояр Василия Ананьина, Богдана Есипова, Федора Исакова (младшего сына Марфы-посадницы. — Я ?.), Ивана Лошинского и других в небывалом преступлении: «что наехав те со многими людьми на те две улицы, людей перебили и переграбили, животов (имущества. —
Суд над боярами, обвиненными в грабежах и убийствах своих сограждан, князь Иван решил провести в присутствии всей местной знати. Обвиняемых доставили под конвоем новгородских приставов, выделенных владыкой. Заявление князя о том, что ему хочется дать обиженным «управу», то есть справедливый суд, прозвучало как приговор. Выслушав истцов и ответчиков, великий князь признал обвиняемых виновными. Четверо названных выше бояр 26 ноября были взяты под стражу московскими воеводами и отосланы под сильной охраной в Москву. Им суждено было окончить свои дни в московской темнице. Прочие были переданы на поруки архиепископу и отпущены под крупный денежный залог.
Приговор по делу о боярах-разбойниках, на первый взгляд, представляется торжеством справедливости. Вероятно, именно так он и был воспринят простодушными современниками Ивана III. Однако на деле эта справедливость — как и вся новгородская политика Ивана — была сильно приправлена демагогией. Историки давно отметили одну особенность московского правосудия в Новгороде. В результате великокняжеского суда «обвинительные судебные приговоры были им вынесены в отношении враждебных ему бояр, среди которых были прямые сторонники новгородско-литовского сближения». Иван III «хочет завоевать симпатии широких слоев новгородского населения, выдавая себя за его защитника от боярского произвола. Подобная позиция давала возможность Ивану III под видом заступничества черных людей и нелицеприятного разбора боярских ссор расправиться с неугодными ему боярами» (164, 865).
Однако и бояре, схваченные Иваном III, конечно, были далеко не безвинными агнцами. Великий князь отлично знал, «кто есть кто» в Новгороде. Ему постоянно доносили обо всем, что делалось и говорилось в городе, который в ту смутную пору буквально кишел московскими агентами. Время от времени их вылавливали и сбрасывали с моста в Волхов, предварительно связав руки и насыпав за пазуху песку. Однако желающих потрудиться на этом опасном поприще меньше не становилось…
Небывалая расправа великого князя с боярами произвела неизгладимое впечатление на новгородцев. Одни скорбели, другие злорадствовали, и все дружно разводили руками: ну и времена настали! Жуткое ощущение того, что на их глазах рушится целый мир, порождало самые невероятные слухи, видения, галлюцинации и массовые психозы. Одно из таких апокалипсических явлений, случившееся через девять дней после приезда Ивана III на Волхов, наблюдали псковские послы, находившиеся тогда в Новгороде. С их слов этот рассказ попал в псковскую летопись:
«…И в четверг (30 ноября 1475 года. —
Это сбивчивое и непонятное известие, в котором мистика и политика причудливо расшиты по канве необычайного природного явления, отражает горячечное возбуждение умов, охватившее в эти годы не только Новгород, но и Псков. Что касается псковичей, то эти простые люди, кажется, не вполне понимали, как им следует относиться ко всему происходящему. Они оказались невольными свидетелями битвы
