меня всего два надёжных подрядчика: его Превосходительство генерал Лефорт и Бровкин Иван – тесть охранителя вашего, Меньшикова Александра Даниловича. Остальных-то мне и даром не надо, вороватые уж больно, скользкие…

Пётр глухо закашлялся от неожиданности, обернулся и недоверчиво, по очереди, внимательно оглядел с головы до пят Лефорта и Егора, стоявших за его спиной, проговорил со значением:

– Ну-ну, добрые соратники! Благодарю вас, конечно, за службу справную! Но потом – ещё поговорим, родные, ох, поговорим! – развернулся и широко зашагал, размахивая длиннющими ручищами, в сторону своего шатра, разбитого на краю высокого мелового утёса, нависающего над Днепром-батюшкой.

Лефорт ободряюще подмигнул Тихону – чем и ограничился, мелко засеменив вслед за уходящим царём, Егор же задержался на минуту-другую и строго спросил у Стрешнева, имевшего от всех этих поставок более чем приличную долю:

– Надеюсь, Тихон Никитьевич, с бумагами-документами у тебя всё в полном порядке?

– Голодный комар носа не подточит, Данилыч! – истово заверил его столбовой боярин, он же – деловой компаньон. – Всё, как ты учил, бумажка к бумажке: запрос – ответ, предложение – решение, опции всякие.

И эти… как их… оферты… Короче говоря, все правила этих, как их…

– Тендерных торгов, – подсказал Егор.

– Да, условия тендерных торгов соблюдены полностью…

Егор, сознательно не торопясь, шёл к царскому шатру и вдумчиво рассуждал про себя:

«Как было Лефорту отказать? Он мужик хваткий, хоть и строит из себя не пойми чего… Сразу же просёк ситуацию: где монополия – там и деньги серьёзные, где конкуренция – там один головняк безденежный. Естественно, подмяли под себя все поставки лакомые… Но ведь поставлено всё необходимое, в конечном итоге! Да, прибыль нажили приличную, не шутейную вовсе, но и государственное дело завершили безупречно: продовольствия и всего прочего – на два таких похода хватит! У меня теперь семья: молодая жена, дети пойдут скоро, расходов прибавится… Что ж теперь, каждую полушку-копейку выпрашивать у царя? С другой стороны, и зарываться так не стоит… Чего-то меня понесло вдруг. Слова эти – из других Времён: „оферты“, „тендеры“, „опции“. Когда в Ливии месяц в госпитале провалялся – с малярией, начитался всяких умных книжек экономических – на свою голову, блин горелый! Вот и прилипли эти словечки высокоумные… Не, осторожней надо быть, смотреть тщательней – за своим лексиконом и повседневным поведением…»

По Дону войска уже поплыли на судах свежей, воронежской постройки. С Санькой Егор виделся по нескольку раз за день, но только издали: вежливо махали друг другу руками, перемигивались, иногда даже перебрасывались приветственными фразами. Что тут поделаешь, Указ царский строго запрещал: «Сёстрам милосердным во время потех воинских вступать в особые отношения с мужеским полом – под страхом плетей, каторги и полного бесчестия…» Что-то подсказывало Егору, что Пётр в этот раз совсем и не шутил, более того, даже будет рад, если хоть кто-нибудь нарушит данный запрет…

Погода тогда установилась просто чудесная: яркое жёлтое солнце – но без убийственной колючей жары, мягкий речной воздух, разливающий небесную негу во всём теле, звёздно-чёрные ночи, полные сладкой истомы и загадочного пения никогда не унывающих южных цикад…

День за днём дружная цепочка из пушечных кораблей, стругов, брандеров, галер и казацких ялов, выстроенная в прерывистую кривую, проплывала мимо знаменитых старинных казачьих городков, разбросанных по многочисленным солидным донским островам и крохотным островкам. Вскоре в утренней нежно-розоватой дымке показались и редкие белёсые дымки Черкасска. Сразу стало понятно, что и здесь не теряли времени зря: высокие и солидные дубовые стены крепостного прямоугольника, берега, закрытые свежими плетёными изгородями, из-за которых угрожающе высовывались жерла мортир и картечных пушек…

Ещё через сутки с небольшим, окончательно убедившись, что отставших и потерявшихся нет, флот неуклонно двинулся дальше – непосредственно к Азову, через одну из многочисленных и широких проток речного устья.

– Честное слово, господин полковник, не знаю, где мы сейчас плывём! – делился с Егором своими переживаниями лоцман Кузьма Титов – из потомственных казаков астраханских, третьего уже поколения: – Устье гуляет почти каждую весну, как хочет! Ещё четыре года назад этот рукав назывался Койсогой. По местным понятиям – «очень глубокий и широкий». А сейчас? Видишь – сплошные камыши, высокие, разноцветные… Не, надо срочно возвращаться и плыть по основному руслу ещё версты три с половиной. Похоже, что знатно «откочевал» прошлой весной этот Койсогой к югу…

В ту тёмную южную ночь, когда русский речной караван, развернувшись на сто восемьдесят градусов, тронулся обратно – в поисках судоходной речной протоки, Егору удалось, наконец-таки, встретиться с собственной женой.

Широкая и неповоротливая царская баржа (ещё старой, «доворонежской» работы, но очень прочная и устойчивая) всё-таки умудрилась сесть на речную мель: неожиданный сильный удар, всё и вся летит куда- то, звон бьющейся посуды, треск рассыпающейся мебели, жалобные стоны и всхлипы пострадавших и ушибленных.

Струги, неизменно следующие за баржей, тут же попытались затормозить и отвернуть. Кому-то это удалось, кому-то и нет…

Два плавсредства – с Сёстрами милосердными на борту, успешно оплыли баржу по противоположным сторонам, а вот третий, центровой струг, где и находилась Санька – Главная Сестра, успешно и крепко впечатался в высокую баржевую корму. Новый могучий удар, опрокинутые масленые светильники, зажжённые в спешке после первого удара, коварные невысокие языки огня, слегка прыгающие по толстым персидским коврам и деревянной обшивке старой баржи, как результат конечный – сильный пожар, всеобщая паника, ночь…

Волей-неволей пришлось приставать к берегу…

Ночь – великая Волшебница, лучшая тётушка-фея – для всех влюблённых этой древней Планеты… Что есть Время? Что такое сто миллионов лет? Что было на самом деле, сто миллионов лет тому назад? Кто ответит? Кто? Наверняка, и там был летний чудесный рассвет, и там безудержно цвели степные цветы, распространяя вокруг, на многие вёрсты резкие и тревожные ароматы, обещающие неземное и волшебное счастье…

Нежные, чуть дрожащие, женские беззащитные губы – на грубых и обветренных, жёстких мужских губах еле сдержанный взаимный стон, несказанные – но взаимно услышанные нежные слова, шорох безжалостно сминаемой травы…

– Саша, любимый, что ты делаешь? Ведь нельзя, Указ…

– Саня, остановись…

Счастье – вещь сугубо субъективная (или, наоборот, объективная?) – в своей истиной и непреложной ипостаси.