– Что? Ты – на войну? Какую?
– В ваш поход Азовский. Не хочу быть вдали от тебя, Сашенька! Переживать, плакать слезами горючими, представлять себе – всякое, нехорошее…
Егор на целую минуту лишился дара речи, наконец, слегка переварив услышанное, уточнил:
– А как ты, душа моя, себе представляешь это? В том смысле: в качестве кого ты собираешься отправиться в Азовский поход? Как моя (то есть командира полка Преображенского) верная супруга? Так и не полагается такого российским воинским Уставом. Опять же, если даже Пётр Алексеевич и разрешит тебе, то смеяться все будут по углам… Какой пример я подам собственным подчинённым? Нет, любовь моя, не обижайся, пожалуйста, но я…
– Совсем не как полковничья жена! – нетерпеливо перебила его Санька. – А как, как… Вот ты, Саша, прозываешься «охранителем»… А как эту твою должность ещё можно назвать? Ну, иначе, если – чуть по- другому?
– Начальник охранной службы.
– Вот-вот! И я – как «начальник службы»! Только другой, я ещё не придумала, как её обозвать…
Егор потерянно потряс головой, широко открывая и закрывая рот, мягко попросил:
– Санечка, золотце бесценное, какой такой – «другой службы»? О чём ты толкуешь тут, моё сердечко?
Санька преданно заглянула ему в глаза, улыбнулась чуть смущённо:
– На войне ведь бывает много раненых? Ведь так?
– Бывает, что и много…
– Так вот, им же надо раны перевязывать, ухаживать за ними, кормить… Кто этим обычно занимается? Наверное, кто придётся? Вот видишь… Служба специальная нужна! А ведь женщинам сподручней заботиться о болящих и раненых! Руки у них нежнее и ловчее, чем у вас, мужчин. Я уже с девицами Буйносовыми поговорила об этом, с жёнами Сергея и Василия Бухвостовых, с некоторыми другим… Все согласны выступать в поход с армией! Вот только, как называть таких женщин, которые будут помогать докторам и лекарям? А, Сашенька? Подскажи, ты же умненький у меня!
– «Сёстрами милосердия» следует называть таких вот барышень, – машинально ответил Егор. – Только я, Саня, не даю тебе своего супружеского разрешение и согласия на эту… э-э… эту…
– Дашь разрешение, обязательно дашь! – заверила его жена, поглядывая из-под длиннющих ресниц откровенно призывно и обещающе. – Я сегодня ночью постараюсь уговорить тебя! Уж так постараюсь…
Постаралась, уговорила…
В последних числах апреля 1696 года тайно, без пышных проводов и напутствий, тридцать пять тысяч воинского люда загрузились у Всехсвятского моста на Москвереке в самые различные плавсредства, и караван, растянувшись длинной нескончаемой цепочкой, поплыл на юг – к Оке и великой Волге. Шли водным путём тихо, без всякой пафосной музыки и хвастливой пушечной пальбы.
– Тайность тщательная и внезапность полная – вот залоги побед великих! – назидательно поучал Лефорт, плавно размахивая своей дымящейся курительной трубкой. – Пусть турки и татары пребывают в неведении полном! Свалимся на их горячие бритые головы – как снег русский, холодный…
Рядом с царской многовёсельной каторгой (на время похода Пётр приказал именовать себя господином «Бом Бар Диром») неизменно держались три новеньких струга, на низких мачтах которых гордо реяли бордово-красные флаги с большими белыми крестами посередине – это Егор предложил, а Санька идею безоговорочно поддержала. На стругах, кроме дюжих гребцов и солдат охраны (из Преображенского полка, ясное дело, Егор самолично отбирал – из пожилых, непьющих и серьёзных индивидуумов), находилось порядка двадцати пяти сестёр милосердия: происхождения – как насквозь благородного, так и совершенно подлого, с Санькой во главе.
Двумя неделями позже той памятной свадьбы Пётр после долгих раздумий издал соответствующий Указ, согласно которому создавалась новая служба – «Сестёр милосердных».[9] Во главе службы была единолично назначена Главная Сестра – дворянка Меньшикова Александра Ивановна. На время военных действий царь брал защиту «чести и достоинства» Сестёр под свою личную охрану – со всеми вытекающими последствиями. Сёстрам же милосердным, в свою очередь, запрещалось во время боевых походов вступать в «особые отношения с мужеским полом» – под страхом «плетей, каторги и полного бесчестия». Сотрудницы новой службы – совместными усилиями – придумали себе (учитывая ненавязчивые подсказки Егора) особый, достаточно строгий фасон платьев и необычный головной убор – некий мягкий гибрид головного платка простолюдинок и дамской благородной шляпки…
Заслуженные военные служаки и государственные чиновники старой закваски восприняли создание такой необычной службы достаточно настороженно, глухо и неприязненно шептались в своём кругу, но в открытую выступать против не решались, справедливо опасаясь царского безудержного гнева. Ближайшие же царские единомышленники и собутыльники отнеслись к этому нововведению с полным пониманием и лояльным одобрением.
– Даже во время великих крестовых походов в благословенную Палестину многих славных рыцарей Господних сопровождали в трудах тех нелёгких их благородные жёны! И не менее благородные подруги! – непреклонно вещал Лефорт, очарованный Санькиной красотой и непосредственностью – сразу и навсегда…
Москву на время предстоящей баталии воинской Пётр оставил на попечение верного Фёдора Ромодановского. Егор до возвращения из Азовского похода также переподчинил всех своих сотрудников, остающихся в городе, под твёрдую и бестрепетную руку князя.
– Фёдор Юрьевич! – душевно просил Егор при личной их встрече-беседе. – Главное – за стрельцами смотри внимательно! Очень тебя прошу! Бди неустанно! Назревает там что-то нехорошее – навроде простудного гнойного фурункула… Мои люди тебе подробнее расскажут. А ты, князь, их (сотрудников-то моих) понукай чаще, пинай без стеснения своими сапогами, если будут лениться: пусть внимательнее смотрят за слободами стрелецкими. По осени мы с Петром Алексеевичем обязательно вернёмся, подчистим там всё – в этом запущенном гадюшнике – не дожидаясь, когда змеи жалить начнут…
Караван шёл речной гладью ходко, без продолжительных и нудных остановок. Заранее проверенные и тщательно отремонтированные струги, баркасы и каторги почти не протекали, запасных вёсел – взамен ломающимся от усердия сытых гребцов – было изготовлено в достатке. Проплыли по светлой и приветливой Оке, вышли в полноводную, благородно-тёмную Волгу, не причаливая, миновали Казань. За Самарой началась вольная степь, навалился нешуточный сонный зной, ещё через пять дней спустились до Царицына, несуетливо пристали к голому и неприветливому берегу.
Четверо суток без устали перетаскивали пушки и мортиры, порох, заряды и прочие грузы к городку Паншино, разбитому на высоком берегу Дона.
– Обязательно здесь надо рыть канал! Широкий, глубокий, настоящий! – настойчиво советовал Лефорт. – Чтобы можно было прямо из Москвы доплыть до самого Стамбула турецкого…
– А что ж, и выроем, Бог даст! – уверенно пообещал Пётр, смахивая обильный пот со лба: он наравне с солдатами нёс за плечами плотный мешок, заполненный огневыми припасами и чугунными ядрами. – Вот возьмём Азов, в Керченском проливе отстроим крепостницу крепкую, надёжную, тогда и выкопаем, ужо…
На бескрайних паншинских складах наблюдался образцовый порядок: амбары и схроны были под самые крыши заполнены мешками, рогожными кулями, бочками и бочонками, всюду были выставлены серьёзные караулы, в незначительном отдалении вились весёлые дымки полевых кузниц, восточнее складов паслись стреноженные табуны сменных лошадей.
– Молодцы, обрадовали! Потешили мне душу! – как заведённый повторял Пётр, осматривая Паншинский городок и без устали похлопывая по хлипкой спине и тощим плечам боярина Тихона Стрешнева, ведавшего всеми кормовыми припасами для нужд армейских. – Кстати, Никитьевич, кто тут у нас числится в поставщиках? Наградить требуется всех – по их знатным заслугам! Дабы и другим был пример доходчивый! Ну, Тихон, друг любезный, назови нескольких, вспомни! Всех-то и не надо, только самых крупных и надёжных…
– Дык, господин Бом Бар Дир, тут и вспоминать нечего! – торопливо тараторил худенький и подвижный Стрешнев, очень похожий из-за своей тощей козлиной бородки на обычного думного дьячка. – Сейчас у
