съемочную команду, работающую без сценария.

Я был разочарован. Мое раздражение лишь усилилось, когда я услышал скрытую угрозу Делажа. Он мне польстил, сравнив с Сент-Экзюпери, но кости этого великого летчика лежали на дне морском в кабине его «лайтнинга» где-то неподалеку от Бе-дез-Анж. Я понял его намек. Но с какой стати Делажу везти меня в Канны, если только я наконец не попал в цель?

Как он и предлагал, я посетил офис «Нис Матен». Из старых номеров я ничего не узнал ни о Дэвиде Гринвуде, ни о дне его смерти, ни о том, как этот доморощенный снайпер умудрился захватить заложников и затем расправиться со своими жертвами, при том что они находились далеко друг от друга и в поселке действовала разветвленная система безопасности. Я нашел фотографии Гринвуда с его подопечными в сиротском приюте в Ла-Боке, но, как ни старался, не сумел перекинуть мостика от этих улыбающихся темноглазых девочек к жестоким фото иссеченных пулями дверей и залитых кровью кабин лифтов.

Не больше толку было и от посещения Американской библиотеки, где я просмотрел микрофиши «Геральд Трибюн». Услужливая библиотекарша предложила мне наведаться в местную газету для англоговорящих жителей, но, приехав на такси в Ле-Напуль, я обнаружил там только какую-то подпольную редакцию бесплатного листка, где рекламировались продающаяся недвижимость, проектировщики бассейнов и дилеры по части подержанных «мерседесов».

Опаленный солнцем, я миновал парковку перед входом во Дворец фестивалей. Зной головной болью поднимался от фигурных плиток тротуара. За мной по улице — в десяти футах слева — шла блондинка в темном костюме. Закрывая лицо от солнца журналом «Вог», она ковыляла на своих высоких каблучках, словно пыталась оторваться от собственной тени. Мне пришло в голову, что она, вероятно, пьяна, и я подумал о барах с кондиционерами в недрах Дворца фестивалей.

Здесь, во многажды высмеянном розовом бункере, где каждый май прокручивают конкурсные фильмы, проходил съезд хирургов-ортопедов. Американские и немецкие туристы, которых я облил презрением, возможно, были почтенными врачами из Топики и Дюссельдорфа, по духу гораздо более близкими к «Эдем-Олимпии», чем мне казалось.

С уличной жары я шагнул в прохладу фойе, где за аккредитационным столиком выдавали пропуска делегатам. На всех без исключения врачах были кроссовки и спортивные костюмы, и хоть на сей раз я в своих брюках и плетеных сандалиях не выглядел белой вороной. Распорядители, проверявшие аккредитационные бэджи, кивнули мне — проходи, мол. Доктора направились на лекцию по туберкулезу шейки бедра, а я — к лавочкам на первом этаже. Продавцы не отходили от своих стендов с хирургическими инструментами и приспособлениями для коррекции костей.

Помня о своей коленной скобе, я остановился у стеклянной витрины, на которой были выставлены два манекена в натуральную величину в полном ортопедическом оснащении. Торсы этих фигур, изображающих мужчину и женщину, были закованы в розовые пластмассовые панцири, а челюсти поддерживались формованными воротниками, которые охватывали их от нижней губы до затылка. Тщательно выделанные наплечники и набедренники — плод фантазии сумасшедшего оружейника — защищали их ноги и руки, а нескромные отверстия давали возможность отправлять те естественные функции, которые у них еще сохранялись.

— Боже мой, — услышал я у своего плеча негромкую английскую речь. — Вот что это такое… Любовь по-эдем-олимпийски…

Я повернулся и увидел подвыпившую женщину в деловом костюме — ту самую, которая шла за мной по улице. Косметика у нее все еще была на месте, но из-за жары из-под губной помады и глазных теней проступила тоненькая пленочка пота. Глядя, как она раскачивается на своих высоких каблуках, я подумал, что это распутная женушка какого-нибудь из английских врачей, приехавших на съезд, дневная вамп в поисках жертвы.

— Marriage a la mode[9]…— Она уперлась руками в витрину и принялась вызывающе разглядывать манекены. — Вот только любят ли они друг друга? Как вы думаете, мистер Синклер?

Она отбросила со лба прядь волос, и я узнал женщину с лэптопом, сидевшую за соседним со мной столиком в кафе неподалеку от здания «Эльфа». Она была трезва — просто маялась дурью. Пальцы ее теребили номер журнала «Вог». Продавец подошел к нам, но она всунула ему в руки журнал и, прежде чем он успел заговорить, жестом отправила его куда подальше. Я заметил пыль на ее туфлях и подумал, что она шла за мной не только по улочке у Дворца фестивалей.

Взбешенный тем, что «Эдем-Олимпия» не спускает с меня своего недреманного ока, я попытался обойти женщину, но наступил на протянутый провод и потянул ногу в коленке. Сморщившись от внезапной боли, я оперся на витрину.

— Мистер Синклер? — Она помогла мне удержаться на ногах. — Вы не?..

— Мне можете об этом не рассказывать — я знаю… — Я указал на ортопедические модели. — Я пришел в нужное место.

— Вам нужно посидеть. Здесь наверху есть бар.

— Спасибо, но мне нужно идти.

— Я куплю вам выпить.

— Не хочу… — Раздраженный ее прилипчивостью, я говорил резко. — Вы работаете в «Эдем- Олимпии»? На Паскаля Цандера?

— Кто это может работать на Цандера? Я из отдела управления имуществом — Франсес Баринг. — Она нахмурилась, заглянув в зеркальце своей пудреницы, явно уязвленная моим отпором и недовольная собой за то, что так неудачно попыталась завязать знакомство. — Прошу вас, мистер Синклер. Мне нужно поговорить с вами об одном нашем старом друге.