— А вопрос такой: по чьей просьбе наняли его, чтобы он переправил меня на ту сторону фронта, к вашим, — последнее слово Кольцов подчеркнул. — У кого к моей персоне проявился такой живой интерес? Не у вас же?

— Не знаю. Забыл…

— Знаете.

— Ну, знаю. А сказать — не скажу. Пообещаете послабление — вспомню.

— Это не в моих силах.

— В ваших. Вы, комиссары, теперь хозяева жизни. А я кто? Всего лишь щепка в этой круговерти. Протянете руку — не забуду.

— Лишние слова, Жихарев. Я бы всю дальнейшую жизнь стыдился, если бы попросил вас помиловать. Я, как и большинство людей, ненавижу бандитов. Извините, не хочу вам ничего обещать.

— Какой я бандит? Много ли в одиночку сделаешь? Сейчас вон целые банды по Крыму носятся. Их бы ловили. А я у Врангеля практически не служил, врагом советской власти не был. В плену, верно, был. Попытались завербовать. Согласился, потому что иначе бы расстреляли. Так что, с какой стороны не поверни, совесть у меня чистая.

Кольцов понял: не прост Жихарев, издалека заходит. Пытается выяснить, что известно Кольцову о его банде? «Всего лишь щепка», «что в одиночку сделаешь?…»

Жихарев ждал, что скажет на это Кольцов. Не дождавшись, продолжил:

— Таких, как я, сейчас тысячи? Что, всех к стенке поставите?

— Это уже не мое дело, — сказал Кольцов. — Разберутся с каждым.

— Не получается у нас разговор, комиссар. Я тебе чистосердечно, как на духу. А ты…

— Я тоже чистосердечно. Может, все же, вспомнишь? Ни тебе вреда, ни мне пользы это твое признание уже не может принести.

Жихарев долго молчал, видимо, прикидывал, сказать или не сказать? И в том, и в другом случае, комиссар прав, ни вреда, ни пользы.

— Попросили, я исполнил, — решился Жихарев.

— Кто?

— Какой-то штабной. Высокий чин. Не за красивые глаза: он меня от плена спас.

— Фамилия?

— Не знаю. Правда, не знаю. Кто-то мне сказал, что сам адъютант Врангеля. Лично я его ни разу не видел. Просто, передали его просьбу. Пообещали…

— Поверю, — сказал Кольцов. Он ещё там, в Париже, подумал о том, что отказ Тани выйти замуж за Микки Уварова как-то отзовется в его жизни. И вот — отозвался.

Продолжать дальше разговор с Жихаревым ему больше не хотелось. Все, что хотел узнать — узнал. О Жихареве и его банде он тоже знал ровно столько, сколько было необходимо.

— Ну что ж, — вставая, сказал Кольцов. — Если захочешь сказать мне еще что-то важное, вызови. По мелочам встречаться у меня нет ни желания, ни времени.

— А разве я тебе мало сказал? — удивился Жихарев.

— Почти ничего. Об адъютанте Врангеля Уварове я догадывался. Ты только подтвердил мое предположение. Так что весь наш разговор стоит не больше медного пятака. Извини, конечно…

— Вот так всегда, — разочарованно сказал Жихарев. — Такое, видать, время. За добро люди либо ничего не платят, либо платят злом.

— Добро — не товар, им не торгуют, — сухо сказал Кольцов и пошел к выходу.

Когда он был уже у двери, Жихарев встал и сказал ему вслед:

— А я тебя вчера ночью, комиссар, узнал! Я всегда для себя последнюю пулю берегу. Был бы кто на твоем месте, я б застрелился. А тут так захотелось в тебя стрельнуть, спасу нет. Жалею, что плохо прицелился. Такие, как ты, всю эту смуту заколотили.

— Нас таких много. На всех патронов не хватит.

— Не-ет, таких мало! От вас всё зло. Вы как те дрожжи, не кинешь в тесто, хлеб не получится.

— Спасибо на добром слове.

— Слышь, комиссар, не уходи! Не торопись! Ещё минуту!! — И, захлебываясь словами, он торопливо продолжил: — Ты не думаешь, что все еще как-то по-другому может повернуться? Вот ты меня уже из живых вычеркнул, а я все же еще на что-то надеюсь. Глядишь, мы еще встретимся в другое время и в другом месте и выпьем по бокалу доброго вина. Я угощу!

Говорил Жихарев зло. Он мстил Кольцову.

— Надейся, — спокойно сказал Кольцов.

И все же последние слова Жихарева задели его, навели на смутное подозрение. Слишком уж он уверенно сказал о будущей встрече. Не такой Жихарев человек, чтобы бросать слова на ветер. Нет, что-то он держит в своих тайниках. Что-то еще зреет в его голове?

И позже, лежа у себя в номере в гарнизонной гостинице, под тихое посапывание Гольдмана, Кольцов продолжал размышлять о сегодняшней встрече с Жихаревым. Не слишком ли уверенно сказал он о будущей встрече? Бравировал? Дразнил? В отчаянии говорил невесть что? Не похоже. Возможно, в ярости сболтнул немного, самую малость…

Во всяком случае, на эти слова Жихарева следует обратить внимание. Он — в тюрьме, под охраной. Сбежать без посторонней помощи невозможно. Кроме одного, единственного варианта: если его выведут оттуда и выпустят.

Члены его банды никаким мыслимым способом освободить его не смогут — ни подкупом, ни подкопом.

А кто бы смог это сделать?

Уполномоченный Ударной группой Данишевский может. Это в его силах и в его власти.

Зотов тоже может. Он — начальник Особого отделения дивизии, и феодосийский гарнизон находится в пределах его власти.

Кто ещё?

Комендант города Добродицкий. Тюрьма находится в прямом его подчинении.

Вероятно, существуют и еще какие-то способы живым выйти Жихареву из тюрьмы, но они были вне зоны его размышлений.

И еще Кольцов подумал о том, что слишком много времени и сил он уделил банде Жихарева и совсем упустил то, ради чего сюда послан. Но тут же память подбросила ему успокоительную мысль, что ликвидация банд сейчас, на первых порах, имеет важнейшее значение для утверждения советской власти на полуострове. Сам для себя он определил свою миссию широко: делать все возможное для внедрения добра, справедливости и законности на территории освобожденного Крыма.

В связи с этим он на ближайшее время наметил посетить лагерь задержанных во время перерегистрации. Выяснить: в каких условиях они содержатся? Обеспечены ли питанием? Какое будущее им уготовано?

Но, прежде всего, надо покончить с бандой Жихарева. Не слишком ли много внимания уделил он ей? Их пока много, таких банд. Но почему именно эта встала поперек его пути? Что это, перст судьбы? Интуиция? Слепой случай?

Но теперь Кольцов точно знал, что они — Микки, Таня и он — связаны между собой прочным канатом. И разорван он может быть только в случае, если Таня устанет его ждать и выйдет замуж за Уварова, либо Микки выложит ей неопровержимые доказательства, что Павла уже нет на свете. И лишь тогда она, возможно, примет предложение Уварова. Павел в этом раскладе существовал, как некая абстракция, как в школьном задачнике, когда записывают условие задачи: дано… и так далее. Он ни на что не мог повлиять.

Мысли стали путаться, и он уснул.