Он пошарил в темноте и зажег каганец. Кровать, на которой он лежал, была примята, но не расстелена. Гавриленко был одет: снял с себя только френч и сапоги.

— Чего не спишь? — спросил Каретников.

— Не спится. Думаю.

— Вот и я.

— Ну и до чего додумался?

— Ни до чего. Тревожно на душе. Вроде як про нас забыли. Ни продовольствие не подвозят, ни фураж, ни боеприпасы. Никаких бумаг штаб больше не шлет. Чем объяснить?

— Може, беспорядками? — предположил Гавриленко.

— Не-е! Шо-шо, а снабжение у них было налажено… — И после длительного молчания Каретников сказал: — Не нужни мы им больше. Все на цэ похоже.

— Може, и так, — согласился Гавриленко. — А давай от шо! Давай уже завтра большу часть наших хлопцев обратно в Гуляйполе отправим. Оставим у себя Голикова с разведчиками. Ну и ще человек двести, на крайность, пятьсот, и полсотни пулемётных тачанок. Больше нам не надо. С большевиками мы воевать не станем, а Врангеля скоро уже в Крыму не буде.

— Мысль не дурна. Надо её хорошенько продумать. А може, и с батькой посоветуемся.

На том и порешили.

Рассвет зажигался морозный и солнечный.

По Севастополю уже второй день гуляли газеты, в которых на первых полосах крупным шрифтом было опубликовано небольшое правительственное сообщение:

Это сообщение не было согласовано с Врангелем, и он попросил адъютанта разыскать и пригласить к себе председателя правительства юга России Кривошеина.

— Сударь, я не совсем понял текст вашего… как бы его точнее назвать… воззвания… — мрачным голосом встретил Врангель главу правительства.

— Практически, я сказал лишь то, что надлежит знать всем, кто собирается рискнуть покинуть Россию, — попытался оправдаться Кривошеин.

— Не совсем так… Скажите, вам лично угрожает опасность от насилия врага?

— Обижаете, ваше превосходительство. Меня вздернут на первом же суку, — оскорбился Кривошеин.

Глядя на улицу из окна Чесменского дворца, где к Графской пристани двигались телеги, груженные чемоданами и баулами, шли небольшие отряды солдат, Врангель спросил:

— А вон к Графской пристани идут солдаты. Как по-вашему, что думают они?

— Откуда мне знать?

— Я вам скажу. Они тоже думают так же, как и вы. Ваше истеричное воззвание напугало всех. Извините, но от него больше вреда, чем пользы.

— Помилуйте, почему?

— Страх, который вы поселили в душах людей, не пойдет на пользу нашему общему делу. Он способствует панике. Я же стремился к тому, чтобы эвакуацию произвести, соблюдая порядок и дисциплину, — и, не позволив больше Кривошеину вступать в пререкания, Врангель сухо, с некоторым презрением сказал: — Пожалуйста, не предпринимайте больше никаких телодвижений без согласования со мной. Помогайте организованно произвести эвакуацию, это сейчас ваш единственный долг. Ни один человек, желающий вместе с нами покинуть Россию, не должен остаться на крымском берегу.

Штаб Русской армии постепенно пустел. Многие службы, уже утратившие свою надобность, покидали Чесменский дворец и со своим нехитрым имуществом перебазировались на Графскую пристань и размещались на кораблях, стоявших у причалов.

Коридоры дворца, ещё вчера наполненные штабной суетой, непривычно затихли.

«Какая страшная тишина, — идя по пустым дворцовым коридорам, подумал Врангель. — Как в гробу».

Ночью он переехал в гостиницу «Кист», которая размещалась возле Графской пристани. Там уже находился штаб генерала Скалона, ведавшего эвакуацией.

По сводкам, которые регулярно получал Скалон, суда для эвакуации уже находились в портах. Погрузка людей на корабли началась организованно.

Утром Врангеля навестил французский представитель граф де Мартель. Он принес долгожданную весть: правительство Французской Республики согласилось взять под свое покровительство всех беженцев, покидающих Россию. Для покрытия расходов на эвакуацию Русской армии и цивильных лиц, а также на кратковременное их продовольственное содержание Франция согласилась принять русский военный транспорт, как военные корабли, так и суда торгового флота, а также маломерные суда, способные плавать в открытом море.

— Спасибо за добрую весть, — сказал Врангель, дружески пожимая де Мартелю руку. Про себя он подумал: «Хапайте, тащите, обирайте Россию. Авось когда-нибудь подавитесь».

Защищавшая Чонгарскую сторону Первая бригада Кубанской дивизии генерала Фостикова, после того, как пал Перекоп, почти без боя сдала Тридцатой дивизии красных Таганаш и стала уходить в сторону Джанкоя.

На развилке железнодорожных путей, ведущих в Феодосию и в Симферополь, Фостиков решил устроить большевикам засаду. Очень уж было выигрышное место: виадук и две расходящиеся в разные стороны насыпи, как два растопыренных пальца во вскинутом вверх кулаке, обещали победу. Здесь было где разгуляться!

— Последний бой! Прощальный! Чтоб запомнили! Покинем Россию не под похоронный марш! — сказал Фостиков обступившим его солдатам и офицерам.

Он приказал выставить навстречу наседавшим на них красным тридцать пулеметов — всю наличность, оставшуюся после свирепых боев на Чонгаре и под Таганашем. Лошадей, тачанки и патронные двуколки велел укрыть за насыпями двух расходящихся дорог. Присматривать за всем этим хозяйством были оставлены пожилые ездовые: в бою они не понадобятся.

Обозные брички и первого и второго разрядов с конным отрядом Фостиков отправил дальше, на Феодосию. Они должны были имитировать отступавший корпус.

Не знал генерал, что ему на пятки наступал комдив Тридцатой стрелковой Иван Грязнов, опытный военный, от начала и до конца прошедший Первую мировую войну и всю Гражданскую, в полной мере хлебнувший в своей армейской жизни и горького и соленого. Рассматривая оперативную карту, Грязнов обратил внимание на этот перекресток дорог и подумал, что если бы ему довелось здесь отступать, он смог бы на этих насыпях хорошенько потрепать противнику нервы. И почему-то уверенно решил, что Фостиков — не тот генерал, который покинет Россию, не хлопнув с досады громко дверью. Местность располагала к этому.

Грязнов, как и Каретников, получил распоряжение Фрунзе не усложнять противнику путь к