посидеть любит, но в рот — ни капли. Хворый он. Падучая у него.

Появилась на столе и бутылка горилки с запечатанным сургучом горлышком.

— Заметь, комиссар, казёнка! — сказал он. — На сто верст вокруг тут казёнки не найдешь, а у меня для дорогих товарищев всегда есть. Такой у меня народ: шо скажу — достанут, куда пошлю — пойдуть. Про себя скажу. Лично я тебе во всем доверяю, ничего от тебя не скрываю. Не скажешь, шо брешу. А ты всё больше стороной, на откровенность не идешь. Все равно, як чужие.

Каретников красиво, с каким-то вывертом, ударил кулаком по донышку бутылки, и сургучная пробка, описав дугу, шлепнулась в дальнем углу горницы. Бутылку движением фокусника он тут же поставил вертикально, и из неё не вылилось ни капли.

Кольцов едва ли не впервые оказался в положении, при котором не мог отказаться составить Каретникову компанию, сославшись на занятость, болезнь или какую-то другую причину. Даже если бы был действительно болен или крайне занят, то и в этом случае не мог бы, не имел права отказаться от угощения, потому что в одночасье потерял бы к себе уважение и доверие Каретникова, и его пребывание здесь, в Повстанческой армии, было бы бессмысленным.

Каретников острым тесаком отрезал тоненький пластик розового сала, положил его на черный хлеб, и накрыл этот бутерброд мелко нарезанным лучком. После чего он разлил водку и поднял стакан:

— Шо хочу сказать тебе, комиссар. Я первое время к тебе приглядывался. Не сразу раскусил, не в один день. А после той нашей неудачной переправы почему-то уверился: ты — свой, без червоточины. В том смысле, шо не носишь в сердце подлость. Давай, комиссар, выпьем за то, шо я не ошибаюсь!

И едва только Кольцов сделал последний глоток и отнял от губ стакан, Каретников, как высочайшее уважение, поднес к его рту заранее заготовленный бутерброд.

Потом они выпили ещё. И ещё.

Кольцов понимал, что Каретников попытается испытать его на алкогольную прочность — обычные мужские игры. Но Кольцов также знал: почти никогда не употребляя крепкие напитки, он в трудную минуту мог выпить много, и при этом удержать себя в подобающем виде.

— А ты мужик наш, запорожских кровей! — похвалил Кольцова Каретников.

— С чего ты так решил?

— Пьешь по-нашему, до капли, и не морщишься, закусывать не торопишься. Так когда-то наши запорожские деды пили. Должно, у тебя в жилах тоже течет ихняя кровь, только ты про это не знаешь.

— Может быть, — согласился Кольцов. В самом деле, кто из простых людей знает свою родословную? В лучше случае, до прадеда. Сам он родился в Севастополе. Отец — откуда-то с Таврии, и его родители оттуда же. По материнской линии, насколько простирается семейная память, все из Таврии и Екатеринославщины, где на вольностях запорожских, вдоль Днепра, располагались казацкие Сечи. От Самарской, выше Екатеринослава и до Алешковской в низовьях Днепра их было семь или даже девять. И кто знает, может, кто из родни Кольцова и породнился с казаками?

Каретников наклонился поближе к Кольцову, доверительно спросил:

— Скажи мне откровенно, комиссар, шо твои большевики думають насчет Крыма. На Старобельском совещании, я так поняв, нам его вроде как пообещали. А мои хлопцы очень сомневаются. Говорять, мы постараемся, поможем большевикам взять Крым, а оны нам потом дулю с маком.

— Если откровенно, Семен, ничего тебе не могу сказать потому, что ни с кем об этом не говорил. Но думаю, раз пообещали, то не обманут. Одного человека обмануть — и то подлость, а стольких людей — это уже, я думаю, клятвопреступление.

— Вы, большевики, в Бога не верите. Шо вам та клятва? Так, пух на ветру.

— Но есть же ещё честность, порядочность. Её большевики не отменили.

— Но почему ж они в договоре ни слова про Крым не записали, вроде як и не договаривались? Может, не слыхали они нас?

— Не знаю, — сказал Кольцов. — Но я так думаю, не могут они обмануть. Не должны.

— Ладно. Поверю тебе, комиссар! — Каретников разлил остатки казёнки в стаканы. — Давай, выпьем за то, шоб сбылись твои слова, шоб не обманули нас большевики!

Пакет с приказом о форсировании Сиваша нарочный привез седьмого днем. По рекомендации штабных, он отыскал Кольцова и хотел отдать пакет ему. Но Кольцов его не принял. Он отправил нарочного отыскать Каретникова и вручить пакет ему. Он понимал, что не имеет права подменять Каретникова, ущемлять его самолюбие, особенно в таких важных делах. Тем более, что суть приказа он знал.

Каретникову этот поступок Кольцова понравился. Уже через полчаса он пришел к Павлу и положил перед ним полученный приказ. В нём говорилось:

По озадаченному лицу Каретникова Кольцов понял, что пришел он не для того, чтобы сообщить ему о приказе, но, вероятно, посоветоваться.

— Что-нибудь не ясно? — спросил Кольцов.

— Ясно-то ясно. Но обещали поддержать переправу артиллерией, а где она? А шо, если после той нашей переправы берег укрепили? Я б, на их месте, так и сделав.

— А что разведка?

— Разведка говорит, шо ничого на том берегу не изменилось. Но я ей не верю. Не такый же Врангель дурень, шоб выставлять свою оборону напоказ.

— А, может, они решили, что второй раз ты сюда не сунешься?

— Ты, як та цыганка, комиссар: моглы так решить, моглы по-другому, — с легким раздражением в голосе сказал Каретников. — Я думав, ты шо дельное присоветуешь. К примеру, як бы ты поступыв?

— Я? — Кольцов задумался. В самом деле, что решили врангелевцы? Прошлый раз форсирование провалилось из-за высокой воды и плохого знания махновцами брода. Вряд ли это ускользнуло от внимания противника. И поэтому, вероятнее всего, он постарался укрепить берег. А разведку мог обмануть.

По своему опыту ещё той, Первой мировой войны, он знал, что противник часто пытается вводить разведку в заблуждение. Поэтому её данные всегда перепроверяли самыми разными способами. Но сейчас времени на это не было. И всё же…

— Знаешь, — после долгого молчания сказал Кольцов, — я тоже не стал бы до конца доверять разведке.

— Я с этим до тебя и пришел.

— Поначалу рискни небольшой группой. Человек в двадцать, — посоветовал Кольцов. — Устрой так называемую разведку боем. Если врангелевцев там нет, двинешь вслед армию. Если же там засада, будем надеяться, хлопцы с нею справятся.

— А если их там тьма-тьмущая? Шо тогда может получиться? Всю армию на том берегу положу и с позором до батька Махна возвернусь.

— А ты особенно не торопись, — посоветовал Кольцов. — Слева от тебя пойдет Пятьдесят вторая стрелковая дивизия, справа — Пятнадцатая. Иди ноздря в ноздрю. По крайней мере я бы так поступил.

— До чего ж ты разумный хлопец, комиссар! — похвалил Павла Каретников. — И чего ты не с намы, махновцами?

— Да с вами я! С вами! Пока что у нас с тобой, как ты уже успел заметить, никаких разногласий, —