Хасан вырывался из рук казака, пытаясь дотянуться до ружья. Но силы были неравные. Здоровенный мужик, как в тисках, сжимал парнишку.

– Будь спокойней. Не зли их, – со слезами упрашивала его Кайпа. – Отдай им винтовку, а то…

Но Хасан не слушал ее. Тогда второй казак снял с гвоздя шерстяную веревку и скрутил ему на спине руки.

– Отпустите моего мальчика, собаки, – кричала по-ингушски Кайпа. – Что он вам сделал?

– Не плачь, нани, не унижайся перед ними. Ничего со мной не будет.

– Ничего не будет! Я знала, что этим кончится, знала, что накличешь новую беду на мою голову!..

– Убирайся, стерва! – оттолкнул стражник Кайпу и вывел Хасана во двор.

Хасан вел себя очень мужественно, хотя сначала немного испугался. Теперь он даже гордился, что его арестовывают, как настоящего мужчину. Вот если бы Кайпа не плакала, тогда бы он чувствовал себя совсем спокойно.

– Перестань, нани! – попросил Хасан, когда она выбежала вслед за ним. – Не плачь…

– О дяла, почему ты во всем жесток с нами, – причитала Кайпа. – Хоть бы раз пощадил! Сидишь у себя в небе и будто ничего не видишь и не слышишь.

Кое-кто из соседей, разбуженных выстрелами, заглянул во двор и, увидев казаков, молча отходил.

– Люди, помогите! – кричала Кайпа.

Показался всадник. Это был старшина Ази. Ему сообщили, что убит абрек.

Увидев его, Кайпа немного успокоилась. «Уж он-то поможет, – подумала она. – Ведь Ази – старшина». Но Кайпа и рта не успела открыть, чтобы пожаловаться, как Ази тотчас закричал:

– Вот уже второй раз я на твоем дворе из-за непорядков! Видно, захотелось в Сибирь!

– За что в Сибирь? Что мы сделали?

– Прячешь у себя абреков! Что еще ты должна сделать?

– Каких абреков? Где ты их видишь? И мне ли до абреков!

Ази махнул рукой и, не отвечая Кайпе, повернулся к казакам. Один из них поманил его за дом.

– А ну, иди сюда! – крикнул оттуда Ази. – Сейчас я покажу тебе абрека.

На лице у Кайпы выступил холодный пот. «О дяла, кто еще там? – подумала она. – Неужели Дауд?» Но, увидев растянувшегося на грядке Сями, Кайпа обмерла.

– О дяла! – Она покачнулась, будто внезапный ураганный ветер толкнул ее в грудь. С трудом устояла на ногах и, чуть придя в себя, сказала: – Это он абрек? Посмотри на него получше.

Ази сошел с коня, повернул Сями. Он был мертв. Глаза бедняги застыли в удивлении, казалось, вопрошали: «За что?» Нижняя губа плотно прижалась к верхней, чтобы уже никогда не отвиснуть и не дрожать от обиды, от холода и мало ли еще от чего.

– Какой он абрек! За что убили человека?

Кайпа воздела руки к небу и заплакала.

Ази не слушал ее. Стражник рассказывал ему подробности события. Ази прервал его какой-то фразой, тот застыл в удивлении.

– Что? А почему же тогда убегал?

– Потому, что не все у него на месте… – Ази покрутил пальцем у виска. – Понял?

Казак молча повернулся и пошел к дому.

– А оружие? – вспомнил он, вдруг остановившись, – Рружие, которое мы нашли в доме?

– Чья винтовка? – спросил Ази у Кайпы.

– Наша. Чья же еще. – Кайпа была не из тех, кто мог бы свалить свою вину на другого, пусть и на мертвого Сями, который теперь снес бы любое обвинение.

– Разве ты не знаешь приказа? Почему вы держите в доме огнестрельное оружие?

– Это же однозарядное ружье! – покосился на Ази Хасан.

– Это неважно, какое, однозарядное, десятизарядное или такое, которое заряжают в могиле моего отца! – закричал Ази. – Приказ есть приказ! И что тут за народ! Лучше быть пастухом, чем старшиной в этом Саго шли!

Ази внимательно посмотрел на Хасана. Потом махнул казакам. Те быстро пошли со двора. Хасан забился, как рыба в силках, когда увидел, что они уносят с собой его ружье.

– Развяжи мне руки, нани! – кричал он.

– Ох, если бы они у тебя всегда были так связаны! – в сердцах сказала Кайпа. – Не делал бы, чего не следует!

– Развяжи меня, они уносят ружье!

– По голове бы тебя этим ружьем.

Летнее солнце щедрое. Не успеет взойти – шлет миру тепло. Все живое пробуждается, радуется.

И только Хусен никак не может проснуться. Правда, мать начала будить его, едва забрезжил рассвет. И поручений надавала такую уйму: присмотреть за Султаном, покормить цыплят, уберечь созревшие вишни от мальчишек. И еще что-то, Хусен сквозь дрему не все разобрал и запомнил.

Кайпа с Хасапом уже наверняка перевалили Терской хребет и едут по моздокской дороге, а Хусен все еще не может глаза продрать. Голодные цыплята забежали в открытую дверь и носятся по комнате как оглашенные, а во дворе наготове сидит стая воробьев в ожидании, когда будут кормить цыплят. Но Хусен не слышит ничего: ни цыплячьего писка, ни воробьиного чириканья.

И все же он проснулся. Со двора донеслось мелодичное, нежное пение птицы. Это тебе не воробей и не цыпленок. Хусен знает, кому принадлежит чудное пение. Это иволга. Как-то, когда точно такая же очень красивая птица, величиной почти с голубку, с яркими разноцветными перьями сидела на макушке вишни и беспечно пела свою песню, Хусен незаметно подкрался и убил ее из рогатки.

– Зачем ты убил ее? – с укоризной покосился на него оказавшийся поблизости Мажи и уверенно добавил: – Теперь за это в ад попадешь!

– Ну да! – недоверчиво отмахнулся Хусен.

– Не веришь? Спроси у моего дади.

Побежали к Гойберду.

– Конечно, в ад попадешь! – подтвердил тот. – Это же райская птица! Клянусь богом, райская.

Хусен тогда вернулся домой весь в слезах.

Кайпа долго утешала сына.

– Ты ведь не знал, что она райская! А знал бы, так ни за что бы не убил! Правда?

Хусен кивнул.

– Ты же ведь не знал, что убить птицу – большой грех. Не знал – значит, и бог тебя простит.

Хусен тогда успокоился. Но и по сей день он с болью вспоминает об этом случае и всякий раз, заслышав голос этой птицы или невзначай увидев ее, вздрагивает. Вот и сейчас: сон слетел с него мигом. Пусть поет, сколько хочет, Хусен не тронет ее…

Мать обещала привезти из Моздока мяч. Не сейчас, а в другой раз. Она решила, если удачно продаст таркала,[50] снова поедет на базар, тогда и купит. «Хоть бы продала, – думает Хусен. – Неужели не повезет нам? Люди ведь продают?»

Сегодня Кайпа впервые выехала на арбе. Наконец решилась: продала корову и купила лошадь. Сегодня она привезет муки и подсолнечного масла. Больше ничего. Надо беречь деньги, снова собирать по крохам на корову. Потому что ведь и без коровы не прожить, хотя все говорят, что главное в хозяйстве – лошадь.