Характеры у этих людей были разные, а цели одни. Оба они называли себя большевиками. Посадили их за то, что боролись за правду, за лучшую жизнь бедняков.

Дауд много ночей слушал их рассказы, говорил и сам: о том, какая жизнь в ингушских селах, как бедствуют и мучаются люди…

Дауд гордился дружбой этих людей и верил им, как ребенок верит матери. Он как сейчас слышит слова, сказанные Николаем Александровичем на прощание.

– Видишь, – поднял он указательный палец, – один перст. Ударь им – никто и не почувствует. А двинь кулаком – это сила! Удар кулака и с ног свалить может. Вот чего никогда не забывай! Знаю, что в ваших краях много храбрых абреков, слыхал и о Зелимхане, о том, что он заступник бедняков. Но он – как этот палец… В одиночку даже самый отважный человек ничего толком не сделает. Так Ленин говорит! И это точно. Вот если бы все храбрецы объединились да народ за собой повели, – Николай Александрович снова сжал кулак, – это была бы сила!

… Вспомнил Дауд эти слова и подумал, что сам он чуть было не позабыл наказа товарища, когда в одиночку пошел на пристава.

– Нет, Дауд, – прервал его воспоминания Исмаал, – если при сосался клещ, надо его отодрать. Пирстоп – он тоже клещ. При сосался и пьет нашу кровь, а мы: «На тебе, пожалуйста!» Ведь даже мышь кусается.

– То-то и оно! Мышь кусается, да укуса ее никто не боится. Нас мало, очень мало, и пока мы ничего сделать не можем. Вон я вроде той мыши убил стражника, а толку что? Поймают – убьют или сошлют в Сибирь на каторгу, вот и все! Не то это! Я недоволен властью, ты недоволен, он недоволен… И все мы сидим по своим домам и про себя проклинаем кто пирстопа, кто начальника округа, кто царя. Сидим и молчим. А почему молчим? Защитить себя не можем, силы у нас мало. Одному, если ты и силен, как лев, ничего не сделать с властью. Один палец – это один палец, а пять пальцев – это кулак! Надо нам собраться в кулак и на род вокруг себя собирать.

В эту минуту вошла Миновси. Но не успела она закрыть за собой дверь, Исмаал сказал:

– Побудь во дворе, как бы кто не зашел к нам. – Миновси молча кивнула и вышла.

– В этом ты прав, Дауд, – сказал Исмаал, – только народ у нас согнулся от горестей, ни до чего ему.

– А ты думаешь, в России беднякам слаще живется? Потому и встают они против помещиков и против хозяев фабрик и заводов. Вон и в Грозном! Там рабочие то и дело бастуют, борются за свои права. И в большинстве случаев добиваются, чего хотят.

– В городе оно проще. Там у всех одинаковый достаток, и люди целый день работают вместе бок о бок, потому они и сплоченные, – настаивал на своем Исмаал.

– А у нас разве достаток не один и тот же? – вмешался в разговор Малсаг. – Если исключить таких, у кого скота много, вроде Саада, лавочников и мулл, все остальные равны в своей бедности.

– Ты прав, Малсаг! – довольно закивал Дауд. – Ты все пони маешь.

– Понимать-то и я понимаю, – покачал головой Исмаал. – Но какой толк от нашего понимания, если нет у нас никакой возможности собрать весь народ и чин по чину все объяснить: так, мол, и так, и царь и пирстоп наши враги, а потому надо нам всем сообща бороться. Пока хоть с пирстопом да с другими властями, что к нам поближе. Но где об этом скажешь? На сходе только заикнешься, тебя хвать как подстрекателя к бунту – и в ту же минуту в каталажку. Арестуют, и народ не поддержит! Уж в этом ты мне поверь. Ведь много, ой как еще много таких, кто считает, что и царь им послан богом и бедность от бога. И значит, пока существует мир, быть на земле царю и его наместникам, а им, люду простому, жить в нужде и терпеть…

– Да, народ у нас еще очень темный, забитый. И не мудрено. Мулла старается и за бога и за царя. И то, что почти все земли отошли к помещикам, и плевки пирстопа, и казачьи нагайки – все люди принимают как должное, по-ихнему – все от бога! Как переубедить их, как заставить понять, что они заблуждаются? Всех сразу, конечно, не убедишь! Но надо пробовать! Сегодня – одного, завтра – другого. Смотришь, через какое-то время к нам примкнут уже многие!

– Это, по-моему, дело возможное, – сказал Исмаал и посмотрел на Малсага.

Тот кивнул в знак согласия.

– Нам надо запастись оружием, – продолжал Дауд. – Против винтовки нужна винтовка, а не кинжал. Придет время – и нам понадобятся винтовки и наганы.

– Оружие сейчас стоит дорого. Не всякий может купить винтовку.

– Тот, кто сможет…

С той минуты, как заговорили об оружии, у Хасана глаза так и загорелись. Ему ли не знать, какая это необходимая вещь – винтовка. И Хасану она нужнее, чем кому бы то ни было. Царь, конечно, враг, но Хасану Саад куда больший враг. Сначала его надо убрать, а потом царя.

Уж Хасан бы что угодно продал, лишь бы купить винтовку. Жаль вот только, что он еще не хозяин в доме!.. А вообще-то, будь он и хозяином, продавать у них нечего…

– Иной продаст единственную корову, да купит, – сказал Малсаг после недолгого молчания. – Если узнает, что оружие…

Исмаал возразил:

– Нет уж, вырвать у детей единственную корову, купить оружие, сесть и сложить руки?

– Недолго мы будем сидеть сложа руки, – стоял на своем Малсаг. – Мой двоюродный брат Хамарза пишет, что у них очень беспокойно. Он в Ростове на заводе работает. Рабочие там бастуют, не хотят больше жить в бедности и бесправии…

– И так по всей России, – согласно кивнул Дауд. – Болшеки готовятся. Царя будут свергать.

– И мы должны готовиться. Как только они поднимутся, нам тоже надо браться за оружие, свою местную власть скидывать.

Малсаг вгорячах вскочил и стал бегать из угла в угол, как будто эта радостная весть уже дошла до него. Дауд оглядел всех и сказал:

– Ну, а сейчас у нас пока одна задача – рассказывать людям все, что мы знаем о событиях в России. Это поднимет в них дух и веру в собственные силы. Надо использовать любую возможность. Миновси пусть женщинам рассказывает, Хасан – ребятам…

«Рассказывать-то я могу сколько хочешь. Это нетрудно! – думает Хасан. – Вот винтовку где достать? Все поднимутся на царя с винтовками, а я что буду делать? И тогда все буду рассказывать? – Хасан поглядел на Дауда и хотел уже спросить про ружье, но промолчал. – Не мог, наверно, достать, – уже примирительно подумал Хасан. – Ладно, поживем – увидим. Люди купят, и я как-нибудь куплю. Уговорю нани продать корову».

Дауд поднялся. Пора было уходить. А в дом вдруг вбежала испуганная Миновси.

– Что случилось? – бросился к дверям Исмаал.

– Суламбека убили.

Исмаал оцепенел. Суламбек был его родственником по материнской линии. Но это известие потрясло не только йсмаала. Суламбека любили и уважали все. Все, кто ценил мужество и справедливость.

– Откуда ты это узнала? – спросил Исмаал.

– Человек пришел сообщить. Завтра траур.

Все помолчали.

– Эх, и зачем он сдался! – сказал Дауд. – Ведь знал же, что не смилостивятся над ним?

– А что же было делать, если грозились сжечь село? И ты бы на его месте сдался. Они ведь слов на ветер не бросают, сожгли бы и не задумались.

– Власти за его голову сулили десять тысяч, – сказал Малсаг.

– Бедняга! – вздохнул Исмаал. – Расстрела он не боялся. Не хотелось только на виселицу угодить…

– Говорят как раз, что повесили… – почти прошептала Миновси, с тревогой глядя на мужа.

– Ох, сволочи! Это они, чтоб сильнее народ запугать! – гневно бросил Дауд.

Мужчины снова опустили головы. Но сейчас сердца их полнились уже не горем, а злобой и ненавистью.

Длинен подъем, ведущий из Верхних Ачалуков на Гайрбек-Юрт, что лепится на самом гребне хребта. Вверх по склону взбирается арба. Иногда ее покачивает в сторону – колесо попадает в рытвину. Местами подъем очень крут, и тогда лошадь кажется Эсет похожей на крадущуюся кошку.