— Верные твои слова, атаман, — сказал Нарбутовских. — Народ жалеть надо. Кто знает, как дело-то у нас обернется. Может, и нам тоже не жить в Шайтанке.

Андрей взглянул Нарбутовских в умные, глубоко запавшие глаза и понял, что тот давно об этом думал и решил, как следует поступить на худой случай.

Мясников сидел на пороге и чистил ружье, Никифор точил кинжал, Иван Никешев — топор.

— Готовы, друзья? — спросил Андрей.

— Готовы, — ответил Протопопов. — Поднимай людей.

Послышался условный стук в окно — это пришли из Талицы братья Балдины.

— Вот и мы. Обманули караул.

Братья принесли с собой четыре ружья и запас пуль.

Около полуночи подошло еще десятка два мастеровых. Последними пришли Василий Карпов и Максим Чеканов.

— Не спят мужики, будто чуют, — сказал Максим.

— Что же, на святое дело идем — всяк придет на подмогу, — отозвался Нарбутовских и, перекрестившись широко, по-кержацки двумя перстами, поднялся с места.

— Не пора ли, атаман?

Андрей тряхнул кудрями.

— Пора!

Он и сознанием и сердцем ощущал себя теперь главой дела, которое считал самым высоким в своей жизни, и это еще больше придавало ему решимости и уверенности в успехе.

Он не сомневался, что народ их поддержит.

Молча, сжимая в руках оружие, шли заговорщики, прячась в тени изб и заборов. Впереди, по левую сторону улицы, на угоре, в тени елей и берез, возвышался барский особняк.

Ефим Алексеевич вернулся накануне из города невеселый. Все ему претило на заводе, хотя все как- будто было по-старому. Как всегда, после завтрака обошел он фабрики с железной тростью и собственноручно расправился с виновными, но без прежнего удовольствия.

Оставшись один, Ефим Алексеевич пытался разобраться в причинах своего душевного состояния. Напряженно глядел он в открытое окно на буйно зеленеющий сад, на закопченные заводские строения, на блестящее зеркало пруда, и ничего путного не мог придумать.

Послышался осторожный стук в дверь.

— Кто там?

— Это я, Павлушка.

— Что тебе нужно?

Лакей вошел с низким поклоном.

— Не стал бы вашу милость беспокоить, кабы не дело неотложное.

Ефим Алексеевич сдвинул брови.

— Какое еще такое неотложное дело? Говори.

— Да боюсь даже и вымолвить.

Рука Ефима Алексеевича потянулась к трости. Павлушка, захлебываясь от страха, бормотал:

— Беда, барин… Своими ушами слышал… Толкуют мастеровые, будто какой-то атаман Золотой приехал на завод…

— Что ты городишь? Какой атаман?

— Разбойничий, ваша милость… Васька Карпов так и сказал: «Скоро атаман Золотой выметет вас отсюда вместе с барином».

— Что ж ты его на конюшню не свел?

— Я было взял его за шиворот, а он меня в скулу ударил и ушел…

— Сыскать немедленно и пороть!.. И этого Золотого разыскать и привести ко мне, а по ночам караулы выставить на улицах, чтобы никто из дворов не выходил… Где Кублинский?

Павлушка ухмыльнулся.

— Над чем зубы скалишь?

— Боюсь разгневать вашу милость…

— Ну, что еще?

— Алексей Иванович с Екатериной Степановной амурничают.

Ефим Алексеевич схватил трость и что есть мочи ударил верного слугу. Павлушка взвыл от боли. Барин зверем кинулся в апартаменты своей любовницы. Гостиная оказалась закрытой на ключ.

— Катя! Отопри! Почему заперлась?

За дверью послышался шорох, затем звон ключа в замке. Катерина Степановна стояла, смущенная и растерянная.

— От каких воров на ключ запираешься?

— Боязно мне, Ефим Алексеевич, сама не знаю, чего боюсь.

Эти слова еще более усилили тревожное настроение барина. Он велел позвать конюха Мишку и караульного по усадьбе. Это был кривой и полоумный старик по прозвищу Яша Драный.

— Ночь не спите, — наказывал барин. — Глядите в оба.

Когда, наконец, явился Алешка, Ефим Алексеевич велел ему с завтрашнего дня начать обыск по всем домам, чтобы поймать атамана Золотого.

— Где ты шлялся? — спросил он в заключение.

— В Талице был, наряжал возчиков.

— С чего на тебя такое усердие накатило?

— Всегда стараюсь, ваша милость.

— Поставь сегодня у дома и у конторы стражников и обходчика.

— Будьте благонадежны, ваша милость. Все исполню, как велите.

Глаза у Алешки воровские — никогда не знаешь, врет или правду говорит. А что, если и в самом деле он с Катей был? Кровь прилила к лицу, рука стиснула трость. Так бы и рассек эту кудрявую голову. Но тут же остановила мысль: на кого же можно положиться, как не на него? Если уж этот обманывает, значит, конец.

Вечером Ефим Алексеевич сел за письменный стол и начал строчить прошение в Горную канцелярию, требуя в скорейший срок выслать в Шайтанку полицейскую команду. Кончив писать, он успокоился и пошел на половину Катерины Степановны. Хотелось забыться, рассеять тревожные думы. Его пугало одиночество, и он не знал, как проведет без тоски эту ночь и следующий за ней день. Он лежал с открытыми глазами на пуховой жаркой перине. Рядом с ним безмятежно спала женщина, которую, как ему казалось, он любил. Но в эту ночь ему неприятно было слышать ее ровное дыхание. Он смотрел на ее полуоткрытый рот, на ее пухлые, чуть приоткрытые губы и думал: может быть, сегодня их целовал его холоп Алешка. При мысли об этом в нем вскипела злоба. Он толкнул любовницу в бок. Катерина Степановна проснулась и приподнялась на постели.

— Что случилось, Ефим Алексеевич?

— Ничего. Вижу: изрядно справляешь свое дело — жрать да дрыхнуть, только и умеешь.

С улицы доносился стук деревянных колотушек. Ефим Алексеевич встал с постели и пошел в людскую. Там на сундуке храпел во всю мочь Павлушка Шагин, в кухне спал Евграшка.

Ширяев схватил Павлушку за шиворот и приподнял с постели. Тот глянул на него дикими глазами: не то человек, не то привидение: барин стоял перед ним босой, в белой ночной рубашке.

— Свят, свят, свят, — бормотал Павлушка, думая, что ему блазнит.

Ефим Алексеевич закатил верному слуге оплеуху.

— Почему не ходил к Ваське Карпову?

— Ходил, — отвечал, потирая щеку, Павлушка.

— Почему, мерзавец, не привел его ко мне, как я велел?

— Привел бы, да самого едва не убили. Пришел, а у него в избе человек шесть мужиков. Схватили меня и принялись бить. Чуть живой приполз.

Павлушка врал: он просто струсил пойти к Карпову.

Ничего не сказал Ефим Алексеевич, необъяснимый страх вдруг овладел им. Ему почудилось, будто