– Ты даже моего сына настраиваешь против меня. Я знаю, что у тебя на уме!

– Мама, ты с ума сошла!

Хэм засмеялся.

– Нат, сделай матери еще яичного коктейля. Может быть, это ее успокоит.

Келли крепко прижала кулаки к бедрам. Ногти впились в кожу сквозь шерстяную ткань юбки. Ее гнев на них не подействовал. Хуже того, она потеряла лицо. Они одержали над ней верх. Отец и сын восстали против матери…

– У меня есть глаза и уши. Я понимаю, что у тебя на уме. – Больше она решила на эту тему не говорить. Пока. Пусть последнее слово останется за ней. – Не надо больше яичного коктейля, Хэм. Смешай мне виски с водой, пожалуйста.

В Уитли она хозяйка, и Хэм очень скоро это почувствует, к своему собственному сожалению.

После обеда Хэм с Натом пошли в сарай и накололи дров, не обращая внимания на протесты Келли, повторявшей, что Нат отрубит себе ногу или руку.

– Он обращается с топором лучше меня, – уверял ее Хэм. – И, кроме того, нам необходимо поработать после всей этой еды. Индейка, картофельное пюре, не говоря уж о пирогах… А ты помоги кухарке. Смотри, сколько всего осталось.

Сначала мокрые от снега поленья никак не хотели разгораться: шипели и плевались. В конце концов, Хэм справился с ними с помощью кузнечных мехов, и вскоре языки пламени поднялись до самого дымохода. Стулья пододвинули поближе к камину, и все трое стали наслаждаться теплом, кофе и бренди.

Все началось исподволь, с безобидной фразы. Катаклизмы, как правило, незаметно подкрадываются к тем, кого избирают в качестве жертвы.

– Через несколько месяцев тебе исполнится девятнадцать, – заметил Хэм. – Я слышал, что теперь, когда мы вступили в войну, молодых ребят призывают прежде, чем успевают высохнуть чернила на их карточке призывника. Не тяни слишком долго, Нат. Если решил записаться на военную службу, сделай это до своего дня рождения.

– Ната не призовут, и никуда он не запишется, – оборвала его Келли с улыбкой превосходства. – Он поедет в Уэст-Пойнт. Завтра позвоню Уэйну в Вашингтон и скажу, чтобы он все устроил.

Хэм, прищурясь, смотрел на Ната.

– Я удивлен. – Судя по тону, он был не только удивлен, но и разочарован. – Ты дал мне понять, что меньше всего хочешь этого назначения.

Нат подался вперед, упершись локтями в колени. Лицо его горело.

– Мама так хочет, – произнес он едва слышно.

– Я знаю. А чего хочешь ты?

– Не трогай его, – вмешалась Келли. – Он уже все решил.

– Разве? Нат, ты решил, или твоя мать?

– Прекрати, Хэм! – Ярость лишила ее обычной привлекательности. Ноздри раздулись, бескровные губы сжались в тонкую полоску. – Я не позволю тебе изводить Ната. Он все решил!

– Тогда пусть сам об этом скажет. Посмотри на меня, Нат. Она поднялась с места.

– Хэм, я тебя предупреждаю!

Он не обращал на нее внимания.

– Нат, скажи, почему ты передумал? Ты ведь говорил мне, что не согласишься на это назначение, потому что не хочешь никаких особых привилегий. Сказал, что хочешь служить наравне с остальными.

Нат поднял голову. Глаза его встретились с испытующим взглядом Хэма.

– Это правда. Я хотел бы записаться на службу. Но она мне не позволит.

– Все, Нат, довольно. Вопрос закрыт. – Келли сжала ладони.

– Королева произнесла последнее слово. – Хэм откинулся на стуле, положил ногу на ногу, с неприязнью глядя на нее.

Нат встал с места, возвышаясь над хрупкой фигурой матери. Голиаф против Давида, подумал Хэм. Без поддержки великан обречен.

Нат обратился к Хэму:

– Последние недели она только и делала, что пилила меня. И точит, и точит, и точит… Если я еще раз услышу о своем долге и ответственности перед ней и перед этой проклятой пигмейской династией, которой она так одержима, я сойду с ума.

– Нат! Как ты смеешь?! – Келли подняла руку.

– Смею! Ну давай, ударь меня еще раз. Это лишь облегчит мне задачу.

Келли поднесла руку к пылающему лицу, потерла лоб.

– Не говори со мной так, сынок. Можно подумать, будто я плохая мать, будто я злая и не люблю тебя. А ведь за все восемнадцать лет моя вина лишь в том, что я слишком сильно тебя любила. Душила своей любовью.

Нат хрипло рассмеялся.

– Ты слышишь, Хэм? Она этим хвастается! Душила любовью… По крайней мере, сейчас ты говоришь правду, мама.