— Стой! Кто идет?
— Капитан Герт из Колодца.
Они подходят поближе, чтобы опознать меня. Хансель стал похожим на призрак от голода.
— Запрягайте лошадей в одну повозку.
Неуверенно:
— Капитан, мне жаль, никто не может покинуть город.
Указываю на сверток, который Грета прижимает к груди.
— У малыша холера. Хочешь, чтобы вспыхнула эпидемия?
Перепуганный, он бежит звать напарников. Лошадей запрягают.
— Открывай ворота, живей!
Заталкиваю Адриансона в повозку, всовываю вожжи ему в руки:
— Беги как можно дальше.
Его слезы смешиваются со струями дождя, стекающего с капюшона.
— Капитан, я не брошу тебя здесь…
Крепко затягиваю воротник его плаща:
— Никогда не отрекайся от того, за что боролся, Петер. Поражение не означает, что дело было несправедливым. Всегда помни об этом. А теперь поезжай.
С силой наподдаю лошади по крупу.
Я больше не чувствую дождя. Пар изо рта висит передо мной, когда я иду по улице, ведущей к соборной площади. Никого. Словно все вымерли: лишь кладбищенская тишина вокруг.
Помост по-прежнему возвышается у церкви, но теперь он увенчан балдахином над троном. Над ним четкими буквами высечено название места, куда решили навечно эмигрировать разумы этих людей: ГОРА СИОН.
Я шагаю дальше, пока не дохожу до света и шума пиршества — сверху, из окон дома, прежде принадлежавшего господину Мельхиору фон Бурену.
Я прибыл ко двору Царя-Шута.
У него на голове корона.
На нем бархатная мантия.
В руках у него скипетр. Сфера, увенчанная короной и двумя мечами, свисает у него с шеи. На каждом пальце — по кольцу, борода уложена волосок к волоску, щеки неестественно нарумянены, как у прихорошенного трупа.
Он сидит в самом центре за столом в форме лошадиной подковы, заваленным множеством обглоданных костей, заставленным сосудами с гусиным жиром, кружками и бокалами с остатками вина и пива. В самом центре зала застыла наглая ухмылка свиньи на вертеле. Справа от царя — царица Дивара, одетая во все белое, еще прекраснее, чем в моих воспоминаниях, ее роскошные волосы удерживает венок из колосьев. Справа от короля коротышка с курносым носом — несомненно, знаменитый Дусеншнуэр. Жены сидят рядом с придворными, подавая вино своим господам и хозяевам.
В глубине зала на троне Давида бесцеремонно развалился мальчишка, закинувший ноги на подлокотники. От скуки он играет с монеткой. На одежде, которая слишком велика ему, множество золотых ожерелий, рукава закатаны до локтей. С трудом узнаю Шеар-Яшуба, любимца Бокельсона, однажды зимним днем спасенного им от участи последователей старой веры.
Царь поднимается, оперевшись руками о стол. Он вертит головой в поисках жертвы, с которой можно скреститься взглядом. Среди участников пирушки переполох. Глаза моментально опускаются.
— Крехтинг!
Министр подскакивает. Все остальные вздыхают с облегчением. Царь напирает:
— За герцогство Саксонское, Крехтинг!
Нарочито подражая крестьянскому говору:
— «Для чего же ты ныне так громко вопиешь? Разве нет у тебя царя? Или не стало у тебя советника, что тебя схватили муки, как рождающую? Страдай и мучайся болями, дщерь Сиона, как рождающая, ибо ныне ты выйдешь из города и будешь жить в поле и дойдешь до Вавилона. Там будешь спасена, там искупит тебя Господь от руки врагов твоих». Кто я? Кто я?!
Крехтинг краснеет, уставившись на обглоданный задок барашка у себя перед носом, толкает локтем соседа в надежде на подсказку.
Царь явно огорчен:
— Достаточно, ты не знаешь…
Взгляд буравит всех, сидящих за столом:
— Книппердоллинг! За курфюршество Майнцское!
Кончиком скипетра он слегка постукивает по кувшину.
Затем одним решительным ударом разбивает его на куски. Вода разливается по столу.
— «Господь Бог твой, который среди тебя». Да или нет?
Бургомистр спешит с ответом:
— Да! Да!
— Нет, ты должен сказать мне, кто я, кто я!
Облаченный в кафтан из парчи, вероятно скроенный из занавесок или обоев дома фон Бурена, Книппердоллинг нервно теребит бороду. Живот, весьма внушительный какое-то время назад, теперь обвис и опал вместе со вторым подбородком. Черный хохолок безвольно свалился набок, как ухо легавой. Потухший взгляд побитой собаки. Он пытается блеснуть ответом:
— Исайя?
— Не-е-е-е-е-т!
Он нервничает. Взбирается на стол:
— Пальк! За Гельвецию и Утрехт!
Он набрасывается на голову поросенка и ввязывается в безнадежную борьбу, сопровождаемую внушительным ревом и криками, пока не раздирает ее пополам. Отбрасывая прочь клочья, он резко оборачивается:
— Кто я, кто я?
Дьякон заметно пьян, он начинает раскачиваться на своем месте и вынужден прилечь на стол. На лице играет довольная улыбка.
— Да, да, простой вопрос: Симеон!
— Неверный ответ, тупица!
Он хватает ребро свиньи и запускает им в Палька. Глубоко вздыхает и обращается к Ротманну, почти незаметному в конце стола.
— Бернард…
Старое изнуренное тело облачено в грязную одежду, на лице печать смерти, крошечные глазки. Кажется, прошли годы с тех пор, как обаятельный проповедник знакомил последователей Матиса с положением дел в Мюнстере, и с тех пор, как монастырь Убервассер опустел от его слов.
— Михей, Моисей и Самсон.
Царь аплодирует, его примеру моментально следуют все остальные.
— Хорошо, хорошо. А теперь, Дивара, царица моя, сыграй Саломею. Давай, давай, Саломея! Музыку, музыку!
Дивара запрыгивает на стол и начинает вращаться и извиваться под звуки лютни и флейты. Платье соскальзывает с ее плеч, ноги обнажены. Она рассекает воздух волосами и сжимает руки над головой, изогнув спину.
Танец Саломеи, стремящейся заполучить голову Иоанна.
Яна Бокельсона, портняжки и сводника из Лейдена, комедианта, апостола Матиса, мюнстерского пророка и царя.
Яна и всех остальных.
Гора трупов. Она это знает.