КНИППЕРДОЛЛИНГ: Это правда. Восемь дней назад Иоанн Лейденский сказал мне, что во сне к нему явился Матис и заручился его согласием довести План до логического конца.
Сцена вторая: выполнение Плана (
БОГ. Женщины и мужчины Мюнстера, смотрите на этого жалкого человечка. Смотрите на Давида. Женщины и мужчины Нового Иерусалима: Царствие Небесное ваше! С Божьей помощью я победил! Вы получите все, что вам было обещано! Вы хозяева Царства. Бегите на стены и смейтесь в лицо врагам, выплесните свою радость в их звериные рыла! Они не в силах ничего изменить — Матис показал это! Он хотел сказать вам, что безбожники-жополизы могут даже разрезать его на куски, размером с козюльку из носа, но не помешают исполнению Плана его! А мой план в том, чтобы победить! Победить! Пращу! Пращу Давиду!
(
ДАВИД. Граждане Нового Иерусалима, я тот человек, который пришел от имени Бога Отца — новый Давид, ублюдок, сводный брат Христа, избранник Божий! Восславьте Бога Отца, возжелавшего избрать придурка, развратника и сделать Его апостолом, Его капитаном! И устами архангела Михаила Он возвестил о его бремени. Да, о бремени выполнения Плана. Ян Матис не умер! Матис Великий оплодотворил меня Словом Божьим и живет во мне, живет во всех вас, потому что нам предначертано дойти до конца! Мы воинство Божье, мы лучшие, избранные, святые, те, кто унаследовал землю и может делать с ней все, что пожелает. Наши возможности безграничны: с миром покончено, он у наших ног! (
КНИППЕРДОЛЛИНГ (
Ответ подобен сбивающему с ног удару, опьянению, выстрелу, пощечине, ведру ледяной воды — он лишает меня чувств. Это восторженный, во всю глотку, вопль тысяч людей, уничтожающий отчаяние, уныние, осознание того, что мы последовали за безумцем, который теперь лежит разрезанный на куски в корзине. В таком случае лучше верить до конца, лучше жить в грезах, чем очнуться от коллективного сумасшествия. Я читаю в их глазах, по их взволнованным лицам: пусть будет паяц-сводник, да, да, сын Матиса, пусть будет он, но верните наш Апокалипсис, верните нашу веру. Верните нам Бога!
Пошатываясь, потеряв дар речи, я вижу, как Бокельсона поднимает лес рук и триумфально обносит вокруг площади. Он смеется и посылает всем воздушные поцелуи, чувственные, вызывающие, возможно, у него останется один и для товарища, который не раз вытаскивал его из дерьма и постоянно был рядом с ним. Или, возможно, все это для Святого Развратника больше не имеет значения. Больше никогда он не выйдет из этой роли в лучшем спектакле за всю свою жизнь. Ян, наконец-то тебе удалось подобрать целый мир, как театральный костюм, чтобы приспособить его под свой актерский репертуар. Или, наоборот, твои персонажи сошли со сцены прямо в сердца этих людей, прямо в события этого мира.
Отныне ты Моисей, Иоанн, Илия и всякий, кем тебе заблагорассудится стать. Теперь ты останешься таким навсегда: у тебя нет ни малейшейшего намерения повернуть события вспять. Об этом говорит и твоя улыбка, да и то, что у тебя нет никаких причин так поступать.
Общий финал.
БОКЕЛЬСОН. Да. Хотя я оставил в Лейдене законную жену, чтобы последовать за Великим Матисом, он велит мне стать мужем и его жене. Я должен жениться на вдове пророка, чтобы мои яйца легли на место его яиц. (
Аплодисменты.
Конец.
ГЛАВА 37
— Не называй меня сумасшедшим!
Его кулак неожиданно встречается с моей скулой — я падаю на пол.
Багровая маска ярости на лице белокурого Яна.
Я вскарабкиваюсь на стул:
— Этим ты действительно подтверждаешь, что ты всего лишь несчастный паяц.
Он сдерживает дыхание, делает несколько шагов, массируя отбитую руку, склоняет голову, качает ею. Вспышка гнева моментально сменяется приступом отчаяния.
— Помоги мне, Герт, я не знаю, что делать.
Вид у него самый жалкий: плачущий портняжка, жалкий, ничтожный и убогий.
— Помоги мне. Я ничтожный червь, помоги мне, скажи, что мне делать. Потому что я не знаю этого, Герт…
Он садится на оставшееся после Матиса кресло, тупо уставившись на пол.
— Ты и так уже наделал всего предостаточно.
Он кивает:
— Я идиот, да, проклятый идиот. Но им была нужна надежда, ты их видел, они хотели, чтобы я сказал им именно то, что сказал. Они хотели этого, и я сделал, я сделал их счастливыми, возродил их к жизни.
Я по-прежнему молчу, неподвижный. В голове стучит, удар, еще удар: вот уже несколько часов там происходит вавилонское столпотворение.
Он, кажется, немного оправился:
— Вчера они были потеряны, сегодня — готовы оторвать голову фон Вальдеку голыми руками! — Он настойчиво ищет мой взгляд. — Я не Матис. Мы можем начать все с нуля, можем иметь любых женщин, а? Устраивать пирушки, можем делать все, что заблагорассудится. Мы свободны, Герт, свободны — мы хозяева мира!
Я не хочу говорить, нет смысла, но слова вылетают сами: они предназначены и для меня, и для этого сумасшедшего, сводного братца, с которым я вместе нюхал вонь в хлевах и конюшнях, — нового мюнстерского пророка.
— Какого мира, Ян? Фон Вальдек — далеко не дурак, те, кто стоят у власти, никогда не бывают глупцами. Власть имущие помогают власть имущим, князья поддерживают князей: паписты, лютеране… Не имеет никакого значения, кто они… Когда восстают их подданные, оказывается, что все они объединились и со своими рыцарями в блестящих доспехах выстроились, уже готовые к выступлению. Таков уж мир. И поверь, он не изменится лишь потому, что ты подарил этим людям красивую мечту о Сионе.
Он скулит, как щенок, погрузив пальцы в белокурые кудряшки.
