Царь Давид отвешивает глубокий поклон. Из коридора раздаются странные звуки: шум падения, вопли, приглушенная ругань. Вначале наш Ян, кажется, не придает этому значения, полностью сосредоточившись на личной гигиене. Затем что-то заставляет его вскочить, моментально включившись в действие, возможно, крик «Помогите!», прозвучавший громче остальных или просто более убедительно. Он хватает бритву и вылетает из комнаты.
Рокот его голоса разносится по всему дому. Мы с Матисом смотрим друг на друга, не уверенные, стоит ли вмешиваться. Мгновение спустя Ян Лейденский вновь возникает на пороге. Он глубоко дышит, приводит в порядок ширинку и опускает бритву в эмалированный таз. Вода становится красной.
— Что вы об этом скажете? — спрашивает он, не оборачиваясь. — Вы когда-нибудь слышали о благородном своднике, уважающем своих коллег и обладающем хорошими манерами? Сутенеры — грубые, жестокие люди. Я же, напротив, хочу стать первым в истории святым вымогателем. Да, друзья, я сутенер, который спит и видит себя сидящим по правую руку от Бога. Но каждый раз сон прерывается, и просыпается сутенер…
— Дело не во сне и бодрствовании. — Голос другого Яна звучит не как голос актера, а как голос Еноха. — Сутенеры, проститутки, воры и убийцы — вот святые наших дней!
Ян Лейденский подносит руку к губам, потом — к яйцам:
— Ух! Не говори мне о конце света, дружище. Я знаю здесь целую уйму пророков, и все до одного они отличаются дурным глазом.
— Мне это прекрасно известно, — немедленно парирую я, — просто сидеть и пассивно ждать Апокалипсиса — нудное дело. Возрождение начнется только снизу. С нас.
Он оборачивается со смехом. Трудно понять, это ирония или просветление.
— Понимаю. — Уголки его рта продолжают подниматься, подчеркивая тяжелые скулы. — Речь идет не больше и не меньше как о том, чтобы устроить Апокалипсис.
Выражение, с которым он произносит слово устроить, действительно производит на меня впечатление. Старая страсть к греческому и к этимологии толкает меня подобрать более точное название последнему предприятию. Слово «Апокалипсис», как апофеоз, содержит приставку, указывающую на нечто, приходящее свыше. Слово «Гипокалипсис» будет гораздо более уместным: стоит-то всего заменить одну букву двумя.
Я наблюдаю за Яном Бокельсоном, засунувшим руку между ног. Полуобнаженная женщина вытянулась на диване, окровавленная бритва отмокает в воде, и моим аргументам не преодолеть какого-то барьера, поставленного чужим разумом. Слова пекаря из Харлема прозвучат куда более убедительно.
Ян Матис поглаживает черную заостренную бородку. Святой сутенер, кажется, ему нравится, хотя у него пока не сложилось определенных мыслей на его счет. В любом случае, амстердамские баптисты, предложившие нам познакомиться с ним, рассказывали не о его способности к просветлениям и не о его вере, а лишь об утробной ненависти к папистам и лютеранам, его актерском обаянии и довольно грубых манерах.
Матис сжимает губы пальцами и решает перейти к сути дела:
— Послушай меня, брат Ян, мы мыслим так: двенадцать апостолов исходят эту страну вдоль и поперек. Они будут крестить взрослых, призывая их мостить дорогу для Бога и проповедовать от Его имени. Ко всему прочему они разнюхают обстановку во всех городах, чтобы выяснить, где можно объединить избранных. — Он поворачивается ко мне и кивает. — Мы ищем людей, способных на это.
Другой Ян делает своей очаровательной компаньонке знак покинуть комнату. Он плюхается на диван, приводя в порядок кальсоны, но его взгляд становится более сосредоточенным.
— Почему всех — в одном городе, дружище Ян? Не лучше ли охватить большую территорию? Сила идей измеряется и их способностью привлекать людей издали.
Матису уже несколько раз приходилось опровергать подобные аргументы. Его глаза сужаются в щелки, и он говорит очень медленно:
— Послушай, только когда мы будет управлять городом и отменим использование денег, уничтожим частную собственность и имущественные различия, лишь тогда свет нашей веры станет столь ярким, что сможет пролиться на всех и каждого! Мы станет примером, маяком! Если же, напротив, начиная с сегодняшнего дня мы займемся лишь распространением своих идей вширь, то лишь ослабим подрывной эффект, которого ожидаем от них, и они погибнут от нашей собственной руки, как сорванные цветы.
Ян Лейденский хлопает в ладоши, качая головой:
— Да будьте благословенны, друзья мои! Уже давно этот уличный актер жаждал подобного безумия — наконец-то сыграть своих любимых библейских героев: Давида, Соломона, Самсона. Боже мой, ваш Апокалипсис — спектакль, о котором я мечтал всю жизнь. Я берусь за эту роль, если вы именно этого добиваетесь: с сегодняшнего дня у вас будет одним апостолом больше!
ГЛАВА 22
— Потаскун?! Анабаптистский царь Мюнстера — сводник?! — Элои на мгновение утрачивает то снисходительное выражение, к которому я уже привык. Впервые он, кажется, не хочет мне верить.
Я подтверждаю:
— Даже если легенда, где он описан зловещим кровавым царем, и соответствует истине, правда в том, что и до, и после нашего вторжения в Мюнстер Ян Бокельсон, или Иоанн Лейденский, остался лишь тем, кем был всегда: актером, шарлатаном, сводником! И естественно, пророком. Это сделало эпилог нашей пьесы еще более гротескным: актер забыл о том, что играет роль, и спутал комедию масок с реальной жизнью.
— Легенды об анабаптистах, придуманные нашими врагами, превращают нас в коварных извращенных чудовищ. Ну а в действительности вот кто был всадниками Апокалипсиса: пророк-пекарь, поэт-сутенер и безымянный отверженный, вечный беглец. Четвертым стал настоящий сумасшедший, Питер де Утзагер, пытавшийся постричься в монахи, но отвергнутый из-за необузданности своего языка: прямо на улицах он обрушивал на народ собственные видения, полные крови и смерти — весьма оригинальное правосудие Господне.
Затем семейство Букбиндер поставило в банду Матиса еще одного родственничка, молодого Бартоломея, официально ставшего моим кузеном. Он присоединился к нам осенью тридцать третьего вместе с двумя братьями Купер: Вильгельмом и Дитрихом.
К тому же мы убедили и столь благочестивого и смиренного мужа, как Оббе Филипс, стать участником нашей компании. А в Амстердаме Утзагер крестил нашего нового сподвижника, Якоба ван Кампена. Таким образом, число последователей великого Матиса достигло восьми — достойно внимания. Рейнир ван дер Хулст с тремя братьями, мальчиками, у которых еще молоко на губах не обсохло, но руки уже выросли, как лопаты, присоединились к нашей компании в Делфте в конце ноября тридцать третьего. Почти незаметно наше число достигло двенадцати.
Для нашего пророка подобного знамения оказалось более чем достаточно. В его взгляде явственно читалось: он что-то замышляет. Впрочем, и нам, всем остальным, казалось: мир должен вот-вот взорваться, а наши слова постоянно производили желаемый эффект. Мы были всего лишь бандой безумных, актеров, сумасшедших, людей, бросивших работу, дом, семью, чтобы посвятить себя проповедям во имя Христа. Подобный выбор был сделан по множеству причин: от обостренного чувства справедливости до неудовлетворенности жизнью, на которую мы были обречены. Но все мы добровольно приняли одно и то же решение: привлечь как можно больше людей, чтобы показать человечеству: мир не может оставаться таким вечно и вскоре должен быть перевернут на голову Господом Богом лично. Или кем-то, кто ему поможет, к примеру нами. Вот так мы и стали теми, кто собирался вызвать всеобщий катаклизм.
— Вы подчинялись приказам Матиса?
— Мы руководствовались его предчувствием. В наших рядах царила полная гармония, а наш пророк был кем угодно, но не дураком: он-то умел разбираться в людях. Он высоко ценил мое мнение и часто
