отсутствия подписчиков. Речь шла о газете «Жас азамат» и журнале «Абай». Данное сообщение не соответствует действительности. «Жас азамат» выходит по сей день. Правда, возникла тревога из-за недостатка средств. Теперь мы спокойны, ибо омская молодежь выслала в редакцию тысячу рублей, вырученную от литературного вечера. А семипалатинская молодежь уже выслала около пяти тысяч рублей. Надеемся, что желающие поддержать нас найдутся и в других местах. Журнал «Абай» имеет около 900 подписчиков и свое существование временно прекратил до созыва общего собрания, а также и по другим причинам. Издает его мелкое кредитное общество. Есть надежда, что «Абай» будет издаваться. Мы надеемся, что совесть и гражданская честь просвещенной молодежи не позволят закрыть свой единственный журнал. Думается, что он будет выходить при всех обстоятельствах.

Редактор «Абая» Жусипбек Аймаутов»

Из того же номера газеты:

«Отчет.

Приход-расход выручки вечера на казахском языке, проведенного молодежью Омска. Весь доход 6 392 руб. 15 коп. Чистый доход 3 189 руб. 25 коп.

Сделали подарки:

Султан Абрахимов — 300 рублей, Аккагаз Досжанова — 50 рублей и одну серебряную турецкую монету, Шаяхмет Отегенов — 23 рубля, Балтабай Боранкулов — одну серебряную ложку с вилкой, Амина Куанышева — золотой перстень, Гуля Досымбекова — серебряный перстень, Газиза Досымбекова — одну серебряную монету, Асфандияр Черманов — четвертушку табаку, Муратбек Сеитов— один фунт сахару, Жамин Толемисов — фунт чаю. Всем объявляю благодарность от имени общества «Тилек» («Желание»).

Габбас Тогжанов».

В том же номере «Сары-Арки» я прочел следующее: «Помощь газете «Жас азамат».

Увидев объявление в номере 68 «Сары-Арки», где говорилось, что газета «Жас азамат» прекращает свою деятельность из-за недостатка средств, я приступил к сбору денег: Калберген Кулов внес 40 рублей, Шыргаи Мустамбаев — 20 рублей, Амра — 15 рублей, Газиза Мустамбаева — 5 рублей, я — Идрис Мустамбаев — 5 рублей. Всего собрано 85 рублей. Эти деньги я отправил в редакцию «Жас азамата».

Гимназист Мустамбаев».

Можно было представить, что националистически настроенная молодежь не сидела сложа руки.

На другой день мы выехали с караваном из Павлодара. День теплый, тает снег. Вдоль улиц бурлит вода и со звонким журчанием падает с крутого берега в Иртыш. Мутная вода постепенно собирается на толстом нерастаявшем льду. Осторожно переехали через Иртыш. В караване четыре человека, я пятый. У нас два тощих коня и один слабый верблюд. Лошади тащат сани с тремя мешками пшеницы и двумя ящиками. А на верблюде навьючено три мешка хлеба.

За Иртышом в некоторых местах снег вовсе растаял, и мы сразу почувствовали тяжесть пути. Еле двигались изнуренные лошади по грязи, по талому снегу. Не проехав и одной версты, вороной конь совсем остановился. Попробовали подхлестнуть его — безуспешно. Отчаявшийся хозяин остался со своим усталым конем, а мы вчетвером поплелись дальше пешком по влажной черной земле, ведя за собою пестро-гнедого коня и желтого верблюда.

В местах, где совсем не было снега, конь напрягал последние силы, но сани останавливались. Земля залита обильной весенней водой. Когда падал верблюд, мы снимали с него вьюки, поднимали бедное животное и снова навьючивали.

Продвигались еле-еле. Вода проникла в продырявленные сапоги.

Бредем по колено в воде и тащим за собой коня и верблюда. А они тащат на себе продукты голодающим детям, женщинам, беспомощным старикам и старухам.

Но наши клячи больше стоят, чем идут. Пройдут два шага и падают в глубокий подтаявший снизу снег, и мы из последних сил выволакиваем их, ставим на ноги. Бешметы на спинах взмокли от пота, и нам кажется, что не скотина тащит груз, а мы.

К вечеру мы проехали всего верст десять и остановились на ночлег на чуть просохшей проталине рядом с дорогой. После захода солнца стало холодно. Вода замерзла. Мокрую от пота одежду, старые сапоги и портянки — все начал хватать цепкий мороз. Замерзли все. Я был легко одет и скоро закоченел, но ни слова не сказал караванщикам. Развели костер, отогрелись, вскипятили воду. Спать легли, скорчившись между мешками с хлебом. Я проснулся среди ночи от невыносимого холода, все мое существо с ног до головы было охвачено морозом. Я поднялся. Кругом тишина. Пятнистую землю белым бархатом покрыл легкий туман. Небо чистое, нет ни облачка. Нет и луны, только ясно видны мерцающие звезды. Царит немая тишина. Караванщики лежат между мешками, спокойно посапывают. Рядом шумно дышит желтый верблюд.

Студеный запах мерзлой земли расплывается вокруг. Кажется, вся вселенная охвачена морозом и дремлет в легком тумане, и бодрствует только конь. Он пасется, щелкая зубами, вырывает корни трав, только что освободившихся из-под снега. И конь пестро-гнедой, и земля пестро-гнедая…

Чтобы согреться, я начал бегать взад и вперед и, немного обогревшись, снова лег, но скоро опять замерз и, опять поднявшись, начал бегать, кружиться, хлопать себя по бокам. Так повторялось несколько раз до утра…

На следующий день мы поплелись дальше… Брели по грязи, по слякоти, по колено в мутной воде. Пересекли железную дорогу, проложенную между Иртышом и заводом «Экибастуз», прошли через два поселка.

Весь день мы месили ногами грязь, брели по вешней воде, то развьючивая, то опять навьючивая изможденное тягло. Когда к вечеру стало холодно, совсем обессилев, отчаявшись, я окончательно расписался. Не было ни сил, ни желания шагнуть вперед. Я молча поднял лицо к небу, глянул на ясные звезды, вспомнил о родной матери, которая ждет меня в ауле и, приободрившись, пошел дальше.

Преодолевая тяжесть распутицы, мы только через неделю выбрались на подсохшую землю.

Вдоль дороги безлюдно. Изредка попадаются на глаза жалкие казахские лачуги.

У одного казаха мы сменили сани на двуколку. Теперь мы часто останавливаемся. Ни в каком ауле сейчас не найти подводы, все в крайней бедности после жута, голодные, худые.

Мы бредем и бредем, подгоняя лошадь и верблюда. Старая разболтанная двуколка скрипит и стонет.

Наши ноги истерты. Движемся крайне медленно. Но все же, когда вышли на сухую землю, караванщики начали чаще заговаривать со мною, выяснять подробнее, кто я и откуда.

— Я казах из Омска, — повторил я. — С детства попал на работу далеко от дома. Рано лишился родителей. Теперь вот еду в поисках своих нагашы. [72] Они живут где-то в горах Баян-Аула. Вот и все…

Они начали обстоятельно расспрашивать о моих родственниках.

— К какому из мелких родов они принадлежат, я точно не знаю. По-моему, к Айдаболу[73] — одному из разветвлений рода Каржас, — ответил я.

Это их не удовлетворило, и они продолжали меня все время теребить. По их словам, сами они принадлежат к одному из «влиятельных» родов Каржаса.

— Наши аулы находятся на юго-восточной стороне Баян-Аула, в горах Шокпар и Аулие, — утверждали мои спутники.

Старший караванщик — человек с окладистой черной бородой, сын хаджи Кенбая. Если память мне не изменяет, имя его Смаил. Один из его товарищей — далекий родственник хаджи Кенбая по имени Бекмухамбет. Второй, как мне помнится, Толебай, он из городской бедноты, занимался мелкой торговлей.

Как-то раз, шагая рядом со мною впереди верблюда, Бекмухамбет сказал:

— Слушай, Дуйсемби, ведь мы с тобой вместе едем, вроде однокашники, а ты от нас что-то скрываешь. Видно, что ты совсем не простой жигит, раскрой-ка свою тайну!

Я рассмеялся и попытался отшутиться. Бекмухамбет, видя, что ничего не добьется, отстал от меня. Но вскоре поравнялся со мной Толебай и начал:

— Ты, Дуйсемби, не прячься от нас. Мы такие же люди, как и ты. Кем ты себя покажешь, теми и мы будем… Если хочешь, чтобы мы вместе с тобой украли лошадей из поселка, то и от этого не откажемся!

И на его расспросы я ответил шуткой. Видно, что они зорко следят за мною. Мы отдыхали в полдень у обочины. Рядом возвышался холмик, которым кончалась цепь мелких сопок. На солнцепеке уже зеленела мелкая весенняя травка. Я пригрелся и задремал на холмике. Караванщики меня разбудили к чаю.

Смаил опять начал допытываться:

— Ей-богу, Дуйсемби! Вот сейчас, когда ты спал на склоне холмика, ты мне показался совсем не простым жигитом. Мне померещилось, что ты один из батыров прошлых времен!

Я и на этот раз отговорился шуткой.

Двинулись дальше. По дороге Смаил долго читал наизусть поэму «Боз жигит». Шли рядом. День стоял теплый. Следом за нами деревянная двуколка скрипела, качаясь с боку на бок.

— Эх, Дуйсемби, жаль, что ты не хочешь раскрыться перед нами! А ты наверняка такой же герой, как этот «Боз жигит», не правда ли?

Я промолчал. Через некоторое время Смаил решительно продолжал:

— Ты, Дуйсемби, не стесняйся меня, давай обнимемся и станем друзьями! Идем в наш аул, я привезу тебя, куда сам пожелаешь. Только ты не прячься, не обычный ты жигит, простой жигит таким не бывает!

— Какую же вы узрели во мне особенность? — спросил я.

— Во-первых, твой вид, твоя фигура говорят, что ты не простой жигит. К тому же ты вышел вместе с нами из Павлодара, идешь в дырявых сапогах по колено в воде, терпишь все на свете, но даже брови не хмуришь. Вот поэтому мне и кажется, что ты либо терпел какую-то несправедливость, либо сам причинил зло кому-то. Я не сдержался и сказал сердито:

— Почему вы все время просите меня раскрыть какую-то тайну? Какие у вас есть основания подозревать меня в чем-то?

Подошли к нам Бекмухамбет и Толебай.

— Может быть, вы меня считаете вором или убийцей? Если я, допустим, признаюсь вам в этом, все равно вы мне ничего не сможете сделать. Зачем же я должен сейчас перед вами признаваться?

Смаил растерялся.

— Ей-богу, Дуйсемби, я нечаянно оговорился!.. Голубчик мой, не сердись! Коли так, больше не будем допытываться, только не обижайся.

После этого разговора они перестали приставать ко мне с расспросами.

Через несколько дней мы подошли к горам Баян-Аула с юго-восточной стороны. Настало время расставания с караванщиками.

Во время полдневной молитвы у обочины дороги мы пообедали. Отсюда караванщики должны были отправиться к себе, на юг, к горам Шокпар и Аулие. Ехать им оставалось приблизительно двадцать верст. Кругом голая степь, небольшие холмы. Сколько ни гляди, не увидишь ни единого барана. После тяжелого жута аулы все еще на зимовках.

Я подробно расспросил Смаила, как мне идти дальше. Я хотел заглянуть в казачью станицу в горах Баян-Аула. Там можно было остановиться у медицинского фельдшера Шайбая Айманова. Когда я учился в Омской семинарии, он учился в фельдшерской школе. Мы дружили. После окончания учения каждый из нас уехал работать в свои родные края. Хотя почта в эти годы работала плохо, все же изредка мы переписывались. Мы были не просто товарищами, а верными, закадычными друзьями. Теперь вот я и решил пробраться именно к Шайбаю. У него разузнать, где находится мой родственник, отправиться к нему, получить от него, может быть, денег на дорогу, по пути заглянуть в свой аул и проехать в советский Туркестан…