— Что она ошибается. Что никчемных людей не бывает.

— Но вы не готовы проявить к себе самой такую же доброту, какую согласны проявить по отношению к другим.

— Не знаю… Я только знаю, что все время у меня эта боль. Мне осточертело об этом говорить. Разговоры не помогают. Я просто хочу, чтобы все кончилось. Я даже…

— Даже что?

Мелани заплакала. Выждав мгновение, Белл взял со столика коробочку «Клинекса» и дал ей. Она вытащила две салфетки, но не стала ими пользоваться. Она рыдала, прикрывая лицо рукой.

— Почему вы прячетесь? — спросил он, но она только еще сильнее зарыдала. Однако по ее плечам, по прерывистым всхлипам можно было угадать облегчение.

— Господи, — выговорила она, когда слезы отпустили ее.

— Вам это было необходимо.

— Похоже, что так. Вот это да. — В ее голосе звучала опустошенность.

— Вы сказали: «Я просто хочу, чтобы все кончилось. Я даже…»

— Да. — Мелани с хлюпаньем высморкалась, продолжая хватать ртом воздух. — Да. Я вчера заходила в книжный, в «Коулз», и там мне попалась книга про суицид. Про суицид с посторонней помощью, скорее так. Там написано, как это сделать — как себя убить — безболезненно. Принцип в том, что надо надеть на голову пластиковый пакет и завязать.

— А потом?

— Ну, я ее все равно не купила, ничего такого. Но я долго стояла в магазине и ее читала.

— Потому что вы и раньше думали о том, чтобы покончить с собой.

— Да.

— Ясно. Теперь прямой вопрос о реальных фактах, Мелани. Мне нужно это знать. Вы когда-нибудь пытались действительно покончить с собой? — Он был уверен, что ответ будет отрицательным.

— Нет. В общем-то нет.

— Что значит «в общем-то нет»?

— Ну, то есть один раз я расцарапала себе запястье бритвой, но это было жутко больно. Во всем, что касается боли, я такая трусиха. Я даже не разрезала достаточно глубоко, чтобы пошла кровь.

— Когда это было?

— Очень давно. Мне было лет двенадцать.

— Двенадцать. Вы написали записку?

— Нет. Похоже, я это делала не по-настоящему. Мне просто было паршиво.

— Хуже, чем сейчас?

— Нет-нет. Сейчас хуже. Намного хуже.

— Вы часто сейчас думаете о суициде?

— Не знаю…

— Но, вероятно, думаете, Мелани.

Невозможно было сделать голос еще мягче. Он старался насытить каждый слог теплотой и ободрением — помимо всего прочего, это было позитивное подкрепление для пациентки, не обусловленное явными внешними причинами. Вы здесь в безопасности, хотел он внушить ей, вы можете прямо посмотреть в глаза любому демону, какого только сумеете назвать.

— Я часто думаю про то, как себя убить, — произнесла она. — Наверное, каждый день. Обычно это бывает днем. Перед вечером. Тогда мне все представляется в самом черном свете. Вот еще один день почти умер, а моя жизнь по-прежнему ничего не стоит, она — ничто. Я — ничто. Я слышу, как мои соседки по пансиону смеются, болтают по телефону, идут гулять, развлекаются, и они мне кажутся… не знаю… другим биологическим видом. По-моему, я никогда не была так счастлива, как они. Четыре часа дня, пять часов вечера, еще один день утек в никуда. Еще один день, когда ты попыталась написать сочинение, которое не имеет совершенно никакого смысла. Еще один день, когда ты переживала, что о тебе думают преподаватели, что о тебе думают друзья. Вот когда это на меня находит.

— Все эти мысли о суициде… Вы когда-нибудь писали записку?

— Я много об этом думала, но никогда такого не делала.

— А если бы вы решили оставить такое послание, что бы вы в нем написали? — Она не хочет делать больно своей матери, ведь та не виновата. Девушка сидит в совершеннейшей агонии, и больше всего она будет беспокоиться о матери.

— Наверное, у меня в записке было бы сказано… Я точно не знаю. Я бы хотела, чтобы моя мать знала, что я ее не виню. Она ведь делала что могла, ну и прочее в том же роде. Ну, то есть меня растила. В основном одна.

— Мелани, я знаю, вы считаете, что в университете вас слишком нагружают, все эти письменные работы и прочее, но я бы хотел дать вам небольшое домашнее задание, не возражаете?

Мелани пожала плечами. Маленькая грудь под свитером шевельнулась.

— Я бы хотел, чтобы вы написали эту записку, продолжал доктор Белл. — Выразите свои мысли письменно. Думаю, вам это будет очень полезно. Это существенно прояснит ваши теперешние ощущения. Как вы думаете, сумеете вы это сделать?

— Наверное.

— Особенно над ней не сидите. Она не должна быть длинной. Просто напишите то, что вы сказали бы, если бы действительно собирались покончить с собой.

Не секрет, что определенный тип мужчин, или же мужчина в определенном настроении, склонен искать именно того человека, место или предмет, который причинит ему наибольшие страдания. Пьяница направится в бар, страстный игрок обратится к банковскому счету любимой, брошенный любовник явится на чужое свидание. На следующий день Джон Кардинал неподвижно стоял в подвале своего дома, среди сумеречного света и химических запахов фотокомнаты Кэтрин.

Фотокомната безраздельно принадлежала ей одной, и он никогда не входил сюда без приглашения.

Хотя иногда Кэтрин болтала о предстоящих проектах, она никогда не распространялась о своей работе в этой темной комнате. Она была похожа на повара, который не желает, чтобы кто-нибудь еще присутствовал на кухне, и предпочитает явить миру идеальное кушанье так, словно оно само возникло из воздуха. Она любила подняться наверх, держа в руке кучу свежих отпечатков, и рассыпать их по кухонному столу. И потом Кардинал изучал их один за другим, а она стояла в сторонке.

Если Кардинал медлил с выражением своего мнения, она высказывала из-за его плеча свое собственное. «Мне нравится эта пожарная лестница, очень эффектная диагональ». Или: «Посмотри на велосипедиста на заднем плане, он едет в противоположную сторону. Люблю такие нечаянные вещи». Кардинал чувствовал, что в половине случаев восхищается совсем не тем: какой милый ребенок, какой красивый снег. Но Кэтрин, похоже, не обращала на это внимания.

Над специальными раковинами, которые Кардинал по просьбе Кэтрин установил здесь еще много лет назад, висели в ряд несколько отпечатков одной и той же фотографии, прикрепленные к проволоке. Отпечатки были черно-белые, на них была кирпичная стена на переднем плане, а на заднем плане, не меньше чем за полквартала, — идущий в объектив человек. И человек, и стена получились одинаково резко, а Кардинал по собственному скромному опыту знал, как трудно в таких случаях добиться четкости и там, и тут. Это придавало изображению какую-то смещенность, прохожий и стена были словно бы в равной мере неодушевленными. Голова мужчины была опущена, его лицо скрывала шляпа, какие сейчас носят редко. Зловещая картинка… или, может быть, так кажется теперь, в ретроспективе.

— Что ты здесь делаешь? — Келли стояла, прислонившись к косяку двери, она выглядела непринужденно-хорошенькой в белой рубашке и синих джинсах. Как Кэтрин двадцать лет назад.

Кардинал указал на полки, занимавшие целую стену, на высокий шкаф для фотоаппаратов и линз, на