– Вот получай! Я тебе покажу, как мне перечить! Отведи лошадь в стойло и вычисти ее как следует. Знай свое место, собака!
– Сударь, – сказал Том, – Додо хотел вам объяснить, что лошадь вывалялась в пыли, когда ее вывели из конюшни. Она горячая, вот и разыгралась. А что он чистил ее, это правда, я сам за ним присматривал.
– Молчи, тебя не спрашивают! – крикнул мальчик и, повернувшись на каблуках, взбежал на веранду, где стояла Ева в синей амазонке.[33]
– Кузина, прости! Из-за этого болвана тебе придется ждать. Давай посидим здесь, они сейчас вернутся. Но что с тобой? Почему ты такая грустная?
– Зачем ты обидел Додо? Как это нехорошо… жестоко! – сказала Ева.
– Жестоко? – с непритворным удивлением повторил мальчик. – Я тебя не понимаю, милая Ева.
– Я не позволю тебе называть меня милой Евой, если ты будешь так поступать.
– Кузина, ты не знаешь Додо! С ним иначе нельзя. Он лгун, притворщик. Его надо сразу же осадить, чтобы он пикнуть не посмел. Папа всегда так делает.
– Ведь дядя Том сказал, как это все случилось, а он никогда не лжет.
– Ну, значит этот негр какой-то особенный! У моего Додо что ни слово, то ложь.
– Это потому, что ты его запугал.
– Ева, да что ты так беспокоишься о Додо? Смотри, я начну ревновать тебя к нему!
– Он ни в чем не виноват, а ты побил его.
– Ну, пусть ему это зачтется за какую-нибудь следующую провинность. Лишний удар хлыстом Додо не повредит – он своевольный мальчишка. Но если ты принимаешь это так близко к сердцу, я не буду больше бить его при тебе.
Такое обещание не удовлетворило Еву, но все ее попытки убедить кузена в своей правоте были тщетны.
Вскоре появился Додо с лошадьми.
– Ну вот, Додо, теперь я вижу, ты постарался, – более милостивым тоном сказал его юный хозяин. – Подержи пони, а я помогу мисс Еве сесть.
Додо подошел и стал рядом с лошадкой. Лицо у него было грустное, глаза заплаканные.
Энрик, щеголявший своей галантностью, усадил кузину в седло и подал ей поводья. А Ева нагнулась к Додо и сказала:
– Спасибо, Додо, ты хороший мальчик.
Изумленный взгляд мулата остановился на личике Евы. Щеки его залились румянцем, на глаза навернулись слезы.
– Додо! – повелительно крикнул ему хозяин.
Мальчик кинулся к его лошади.
– Вот тебе деньги на леденцы, – сказал Энрик, сев в седло, и поскакал за Евой.
Мальчик долго смотрел вслед удаляющимся всадникам. Один из них одарил его деньгами, другая тем, что было ему во сто крат дороже: добрым, ласковым словом. Додо разлучили с матерью всего несколько месяцев назад. Альфред Сен-Клер купил его на невольничьем рынке, решив, что красивый мулат будет под стать прекрасной арабской лошадке. И теперь Додо проходил выучку у своего молодого хозяина.
Братья Сен-Клер видели из глубины сада всю эту сцену.
Огюстен вспыхнул, но ограничился лишь насмешливо-небрежным вопросом:
– Вот это и называется у нас республиканским воспитанием, Альфред?
– Энрик вспыльчив, как порох, – невозмутимо ответил тот.
– И ты считаешь, что такие вспышки ему на пользу? – сухо спросил Огюстен.
– А что с ним поделаешь? Он настоящий бесенок. Мы дома давно махнули на него рукой. Но Додо тоже хорош! Порка ему никогда не повредит.
– И вот так-то твой Энрик усваивает себе первый республиканский завет: «Все люди рождаются равными и свободными!»[34]
– А! Это все сентиментальный вздор, которого Том Джефферсон[35] наслушался у французов, – сказал Альфред. – В наше время просто нелепо вспоминать его болтовню.
– Да, пожалуй, ты прав, – многозначительно проговорил Огюстен.
– Мы прекрасно знаем, – продолжал его брат, – что не все люди рождаются свободными и равными. На мой взгляд, эти республиканские разглагольствования – чистейший вздор. Равными правами могут пользоваться люди образованные, богатые, люди тонкого ума и воспитания, а не жалкая чернь.
– Если бы ты мог внушить черни эти мысли! – воскликнул Огюстен. – А ведь во Франции она однажды показала себя во всей силе.[36]
– Чернь надо держать в повиновении, не ослабляя узды ни на минуту, – сказал Альфред и топнул ногой в подтверждение своих слов.
– Зато когда она поднимает голову, тогда берегись! Вспомни хотя бы, что творилось в Сан-Доминго.[37]
