сильнее. Он с волнением наблюдал за Евой и то и дело твердил, что ребенок совершенно здоров, что это желудочный кашель, который часто бывает у детей, а сам почти не отпускал ее от себя, все чаще и чаще брал с собой на верховые прогулки и чуть не каждый день приносил домой рецепты разных укрепляющих снадобий – «не потому, что девочке они нужны, а просто так… вреда от этого не будет».

А Ева всеми своими помыслами стремилась лишь к тому, чтобы делать добро, чтобы согревать лаской тех, кто в этом нуждался. Сердце у нее всегда было доброе, но теперь все в доме стали замечать в ней необычайно трогательную чуткость к окружающим. Она по-прежнему проводила много времени с Топси и другими негритятами, но была не столько участницей их игр, сколько зрительницей, по-прежнему смеялась над забавными проделками Топси и вдруг умолкала, и по лицу ее пробегала тень, глаза затуманивались, а мысли улетали куда-то далеко-далеко.

– Мама, – обратилась она как-то к Мари Сен-Клер, – почему мы не учим наших негров читать?

– Что за нелепый вопрос, Ева! Этого никто не делает.

– А почему?

– Потому что грамота им совершенно не нужна. Работать лучше они все равно не станут, а ни на что другое негры не годны.

– Мисс Офелия научила Топси грамоте, – стояла на своем Ева.

– Да, но ты видишь, к чему это привело? Более отвратительной девчонки я в жизни не видела!

– А бедная няня! Ей так хочется научиться грамоте. Что она будет делать, когда я не смогу читать ей?

Мари ответила, не прерывая своего занятия (она разбирала вещи в комоде):

– Со временем, Ева, у тебя будут другие дела и обязанности. В том, что ты читаешь вслух неграм, ничего плохого нет. Я сама это делала, когда была здорова. Но как только ты начнешь выезжать и думать о нарядах, у тебя не останется ни одной свободной минуты. Вот смотри: эти бриллианты я подарю тебе к твоему шестнадцатилетию. Я тоже надевала их на свой первый бал. Ах, Ева, если б ты знала, какой я тогда имела успех!

Ева взяла футляр, вынула оттуда бриллиантовое колье и устремила на него задумчивый взгляд своих больших глаз. Мысли ее витали где-то далеко.

– Какая ты вдруг стала серьезная! – воскликнула Мари.

– Мама, а эти бриллианты дорого стоят?

– Ну еще бы! Папа выписал их мне из Франции. Это целое состояние.

– Как бы мне хотелось, чтобы они были мои, – сказала Ева, – и чтобы я могла сделать с ними все, что захочу!

– А что бы ты с ними сделала?

– Продала бы, купила бы на эти деньги имение в свободных штатах, переселила бы туда всех наших негров, наняла бы учителей, чтобы они учили их читать и писать…

Мари рассмеялась, не дав ей договорить:

– Да это настоящий пансион для негров! А игре на фортепиано и рисованию по бархату ты бы тоже их обучала?

– Они бы у меня научились сами писать и читать письма, – твердо сказала Ева. – Я ведь знаю, мама, как им тяжело. Том страдает от того, что он неграмотный, и няня, и многие другие. По-моему, это очень нехорошо, что их не учат.

– Ах, перестань, Ева! Ты еще совсем ребенок, где тебе разбираться в таких вопросах! – сказала Мари. – И, кроме того, от твоей болтовни у меня разболелась голова.

Мари всегда ссылалась на головную боль, если хотела прекратить разговор, который был ей не по вкусу.

Ева тихонько вышла из комнаты. Но с того самого дня она начала прилежно обучать няню грамоте.

Однажды, вскоре после этого разговора, к Сен-Клеру приехал погостить его брат Альфред со своим старшим сыном.

Двенадцатилетний Энрик был стройный темноглазый мальчик, властный не по годам, но очень живой и веселый. Свою кузину он увидел впервые и сразу же пленился ее ангельской кротостью и добротой.

У Евы был белый пони, очень покойный на ходу и такой же смирный, как его маленькая хозяйка.

На следующий день после приезда гостей к веранде подали двух оседланных лошадок. Дядя Том вел пони, а красивый мальчик-мулат лет тринадцати – вороного арабского коня, которого только что купили Энрику за большие деньги.

Энрик, по-мальчишески гордый новым конем, внимательно осмотрел его, приняв поводья из рук своего маленького грума, и вдруг нахмурился.

– Додо! Это что такое? Ты, лентяй, не почистил его?

– Почистил, хозяин, – робко ответил Додо, – а он опять запылился.

– Молчать, негодяй! – крикнул Энрик, взмахнув хлыстом. – Смеешь еще разговаривать!

– Мистер Энрик… – начал было мулат.

Энрик наотмашь стегнул его по лицу, схватил за руку, бросил перед собой на колени и принялся бить, не жалея сил.