получать всего-то двадцать пять шиллингов в неделю вместо двадцати двух с половиной. Вы заставили ее дорого расплачиваться за это. А теперь она заставит вас расплачиваться еще более дорогой ценой.
Берлинг (с убитым видом). Поверьте, инспектор… я отдал бы тысячи… да, тысячи…
Инспектор. Вам следовало бы отдать эти деньги раньше, мистер Берлинг. (Жестом показывает, что он закончил допрос: может быть, закрывает записную книжку или еще что-нибудь в этом роде. Затем оглядывает всех с сардоническим выражением лица.) Нет, не думаю, чтобы кто-нибудь из вас забыл. И тот молодой человек, Крофт, тоже не забудет, хотя он-то по крайней мере питал к ней теплое чувство и на какое-то время сделал ее счастливой. Ну что ж, Евы Смит больше пет. Вы не сможете причинить ей новое зло. Но и добра ей сделать вы тоже теперь не сможете. Вы даже не сможете попросить у нее прощения.
Шейла (тихонько всхлипывая). Это самое ужасное…
Инспектор. Но помните вот о чем. Одной Евы Смит не стало, но бок о бок с нами по-прежнему живут миллионы и миллионы простых людей, бесчисленные Евы Смит и Джоны Смиты, каждый со своей собственной жизнью, со своими надеждами и страхами, со своими страданиями и ожиданием счастья, и все их жизни переплетены с нашими жизнями, с нашими мыслями, словами и делами. Мы живем не отдельно от других. Все мы — члены одного тела. Мы в ответе друг за друга. И говорю вам, что, если люди не поймут этого, им скоро придется усваивать этот урок в огне, крови и смертных муках. До свидания. (Идет прямо к двери и выходит.)
Все, подавленные и озадаченные, смотрят ему вслед. Шейла продолжает тихонько всхлипывать. Миссис Берлине в изнеможении опускается на стул. Эрик погрузился в мрачное раздумье.
Берлинг (единственный среди них, кто способен сейчас что-то делать, прислушивается к звуку захлопнувшейся парадной двери, нерешительно подходит к двери комнаты, останавливается, окидывает понурым взором остальных, затем наливает себе виски и залпом выпивает; сердито, Эрику). Все это из-за тебя, ты во всем виноват.
Эрик. Конечно, я.
Берлинг (сердито). Да-да, и ты еще не до конца представляешь себе, каких дел ты наделал. Многое из этого станет достоянием гласности. Разразится публичный скандал.
Эрик. Ах, меня ничто теперь не трогает.
Берлинг. Тебя! Тебя, похоже, ничто не трогает. Зато меня трогает. Ведь я был почти уверен, что получу дворянское звание по наградному списку ко дню рождения короля…
Эрик (смеется несколько истерическим смехом, показывая на него пальцем). Ох… скажите на милость! Ну какое теперь имеет значение, дадут тебе дворянское звание или нет?
Берлинг (яростно). Это не имеет значения для тебя! Как видно, тебя вообще ничто не интересует. Но, может быть, тебе все-таки будет любопытно узнать, что до тех пор, пока ты не возвратишь всех денег, которые ты украл, вплоть до последнего пенни, тебе придется работать даром. И не смей больше пьянствовать по злачным местам… и подбирать женщин в баре «Дворца».
Миссис Берлинг (приходя в себя). Этого еще нам не хватало! Эрик, мне ужасно стыдно за тебя.
Эрик. Вот что — я не сваливаю вину на тебя. Но не забывай, что мне тоже стыдно за вас — да, за вас обоих.
Берлинг (сердито). Прекрати! То, что сделали твоя мать и я, вполне оправданно… виновато несчастное стечение обстоятельств, больше ничего…
Шейла (язвительно). Больше ничего.
Берлинг. Ну что, ты тоже хочешь высказаться?
Шейла. Не знаю только, с чего начать.
Берлинг. Тогда и не начинай. Никто тебя не просит.
Шейла. Я тоже поступила дурно и это сознаю. Я стыжусь своего поступка. Но вы снова напускаете на себя такой вид, как будто ничего особенного не произошло…
Берлинг. «Ничего особенного не произошло»! Ты разве не слышала, что я говорил? Разразится публичный скандал — нам крупно повезет, если дело не получит огласки, — а кто пострадает от скандала больше, чем я?
Шейла. Но я вовсе не о том говорю. Меня эта сторона не волнует. Беда в том, что вы, кажется, так ничего и не уразумели.
Берлинг. Разве? Ну нет, тут ты очень ошибаешься. Я многое уразумел за сегодняшний вечер. И, надо надеяться, ты не хочешь, чтобы я пояснил тебе, что именно. Чего только я не узнал! Стоит мне вспомнить начало вечера… подумать о том, какие чувства я испытывал, когда мы впятером садились обедать вот за этот стол…
Эрик (перебивая). Да, а помнишь, что ты говорил Джеральду и мне после обеда, когда тебя распирало от самодовольства? Ты внушал нам, что человек должен сам пробивать себе дорогу, заботиться об одном себе, заниматься только своими делами и что мы не должны прислушиваться к словам тех умников, которые уверяют нас, что каждый должен заботиться обо всех на свете, как будто все мы связаны друг с другом круговой порукой. Да, и как раз тут в дом вошел один из тех умников — инспектор. (Смеется горьким смехом.) Что-то я не заметил, чтобы ты развивал ему мысль о том, что-де каждый человек должен думать только о себе.
Шейла (с обострившимся интересом).
