Оказывается, Гидаль надолго застрял в ресторане, и ни один шпион не догадался бы искать его именно там, где полно всякой публики, где любой человек всегда на виду.

– Знаешь, – сказал он хозяину ресторана, – мне совсем недалеко от министерства до твоего ресторана, и ты поджидай меня теперь каждый день после полудня... Открой еще бутылочку, и на этом закончим: у меня немало всяких дел!

Он не успел расправиться с бутылкой, когда к нему подошел скромно одетый пожилой человек и слегка коснулся груди генерала белой эмалевой палочкой:

– Прошу вытянуть руки перед собой. Вы арестованы.

– О, дьявол! – фыркнул Гидаль, но капкан уже захлопнулся. Он был арестован последним – глупцам иногда везет...

Мале не был одинок, и можно догадываться, что его поступками руководила изощренная в заговорах рука Буонарроти, жившего в Женеве на положении эмигранта. Заговор в Париже (и Савари понял это) не был обведен кружочком одного лишь города – в этот же день в Марселе собралась громадная толпа якобинцев с оружием. Но явился некто и объявил им:

– Братья! Только что стало известно, что в Париже все у нас сорвалось, а потому лучше всем разойтись...

Савари-Ровиго тогда же писал: «Это действительно более серьезно, чем я мог предполагать. Он (Буонарроти) имеет здесь мятежников, все якобинцы... а самый сумасшедший из них – Буонарроти!» Министр был недалек от истины, только вождь итальянских адельфов всегда был в здравом разуме.

Позже Буонарроти и сам признавался друзьям:

– Я уже готов был мчаться в Париж, когда в Женеве узнали, что там все нечаянно провалилось... Мале и его друзья умерли достойно, как подлинные революционеры, как опытные конспираторы. Никто из наших людей не был скомпрометирован ими во время допросов, на суде они ничего не показали против нашей организации... Судьи Наполеона лишь подержались за хвост гремучей змеи, но головы ее не обнаружили.

В глубоком подполье затаился тогда и знаменитый певец французской революции – Руже де Лиль, и капитан Лаборд был возмущен, когда полиция не могла разыскать его убежища.

Герцог Ровиго недовольно заметил Лаборду:

– Не вмешивайтесь не в свое дело! Зачем министерству рыть землю Франции, чтобы выкопать какого-то жалкого музыканта?

Лаборд оказался осведомленнее министра:

– А вы разве не знали, что Руже де Лиль, автор «Марсельезы», двоюродный брат генерала Мале? От этой «Марсельезы» до парижских событий двадцать третьего октября якобинцы провели четкую прямую линию. И не она ли, эта линия, трагически рассекла ваш кабинет, заодно в комической форме задев и вашу спальню? Простите, – извинился Лаборд, – но мне кажется, что «Марсельеза» еще не снята с нашего репертуара...

23 октября 1812 года империя Наполеона была на три часа подорвана изнутри – в самом сердце Парижа, и власти хорошо понимали, что Наполеон не простит их слабости и растерянности, которые они обнаружили в день переворота. Теперь предстояло заново приводить к присяге колоссальный аппарат имперских чиновников и брать дополнительные клятвы с господ офицеров...

Впрочем, для генерала Мале теперь не было нужды анализировать события (хотя он твердо верил, что если бы Лагори и Гидаль оказались решительнее и не занимались пустяками, они могли бы еще освободить его из-под ареста, а империя встала бы перед угрозой возвращения Парижа к республике).

Но...

– К чему додумывать! – убеждал себя Мале, вышагивая по камере тюрьмы Аббатства. – Пора готовить себя к концу...

Обвинительные акты он не стал даже читать:

– Зачем? Вряд ли здесь кроется что-либо приятное для меня. В моем возрасте лучше поберечь себя от всякого вздора!..

В срочном порядке была образована военно-судебная комиссия, во главе которой был поставлен граф Дежан (тоже бывший республиканец – генералу Мале везло на них).

Мале первым и предстал перед своими судьями.

– Прошу учесть мое заявление, – начал он сразу, еще с порога, – виновником всего произошедшего в Париже я считаю только одного себя, и никто более в этом не виновен!

– Но заговор невозможен для одного человека, – допытывался граф Фрошо, тоже попавший в число судей. – Кто же ваши главные помощники?

– Странный вопрос, – хмыкнул Мале.

– Может, и странный. Но кто же ваши сообщники?

– ВСЯ ФРАНЦИЯ, – ответил Мале, – и даже вы, граф Фрошо, если бы мне и моим планам сопутствовал окончательный успех.

– Обвиняемый, – вступился Дежан в защиту префекта, – у вас отнято право говорить от имени империи... Франция – это наш император, это слава нашего императора!

– Вот именно, – согласился Мале. – Я всегда утверждал то же самое... Но куда же делась слава французов? О-о, я понимаю теперь – она загнана вами в нищенские подвалы или на чердачные мансарды, униженная и ограбленная тем же императором, которого вы так восторженно прославляете. Впрочем, так и надо: порох ведь тоже хранят в подвалах.

– Остановитесь, Мале: у вас очень мало доказательств...

Мале почти беспечно рассмеялся в ответ:

– Какие же вам нужны еще доказательства? Разве мой заговор не доказал всю гнилость империи Наполеона? Я, один только я, бежавший ночью из бедлама, выхожу, почти безоружный, на улицы Парижа и за три кратких часа разваливаю весь государственный аппарат вашей хваленой и непобедимой империи...

Настал день суда... Большинство обвиняемых были офицерами Десятой когорты или войск парижского гарнизона.

– Эти люди ни в чем не виновны, – оправдывал их Мале. – Они, как честные солдаты, повиновались генеральским приказам, мало задумываясь над их смыслом...

Защита Мале не могла им помочь. Прокурор в своей речи назвал участников мятежа преступниками от рождения.

– Взгляните на этих разбойников! – призывал он публику. – Как выразительно сама природа начертала на их лицах следы всяческих пороков! Нет, для таких чудовищ не могут быть дороги заветы священной присяги, данной ими императору... Это они стремились ввергнуть Францию в ужасы новой революции!

Граф Дежан по очереди вызывал обвиняемых:

– Что вы можете заявить в свое оправдание?

Пожилые служаки могли только перечислить перед судьями заслуги боевого прошлого, а граф Дежан кричал на них:

– Этого мало! Теперь каждый француз имеет заслуги...

Бедный Сулье перечислял битвы, в которых участвовал; щупая свое тело, он вспоминал уже забытые контузии и раны.

Но граф Фрошо уже звонил в колокольчик.

– Слово предоставляется защите! – торжественно возвестил он и показал на пустые ряды адвокатских кресел.

– Стыдитесь! – выкрикнул Мале. – Ни один адвокат Парижа даже не явился на этот суд, все они придавлены страхом за свои лощеные шкуры... О какой защите может идти речь? Разве же человек, выступивший на защиту прав Человека, может нуждаться в какой-либо защите?

– Мале, замолчите, – потребовал Дежан.

– Нет, – возвысил голос Мале, – патриоты не нуждаются в адвокатах. Они торжествуют или же