Рука Мале потянулась за другим пистолетом, но этот жест отразился в зеркале, и Лаборд перехватил его руку.
– Драгуны... ко мне! На помощь, – звал капитан.
Мале сбил его с ног, локтем высадил стеклянные двери на балкон – он не боялся прыгнуть со второю этажа прямо на Вандомскую площадь, но в кабинет уже ворвались драгуны. Падая на пол, генерал увлек за собою и драгун.
С грохотом рухнула каминная решетка – на ковер посыпались горящие угли, по комнате плыл сизый чад...
– Драгуны, – сказал Мале, – ваш император убит!
– Не верьте, – возразил Фавье. – Мале давно безумен, он говорит неправду. Это маньяк, помешавшийся на якобинстве.
– Прочь руки, – еще сопротивлялся Мале. – Лаборд, ты арестован мной, а я комендант Парижа и всего гарнизона.
– Заткните ему глотку! – неистово горланил Фавье. – Не слушайте, что он болтает. Он заговорщик и враг нации...
В кабинет нечаянно вбежал Рато.
– Кто посмел говорить о заговорщиках? – запальчиво произнес юноша, обнажая тонкую шпажонку.
Лаборд звал на помощь жандармерию:
– Что вы раскисли? Скрутите и этого безумца тоже. Разве не видите, что он – эмигрант и разбойник из шуанов...
Жандармы свалили Рато, затиснув в рот ему конец шарфа.
Мале в бешенстве отшвырнул от себя драгун:
– Убирайтесь! Меня-то вам вязать не придется...
Его отпустили, и он сразу посмотрел на часы:
– Что ж, и на этот раз сорвалось тоже... Однако Париж на целых три часа все-таки был
– Замолчите, безумец! – призывал Фавье. – Не губите себя далее словами. Или одной тюрьмы вам еще мало? Вы, кажется, захотели эшафота, чтобы чихнуть в мешок?
– Мне ли сейчас думать о своем спасении? – откровенно засмеялся Мале. – Верьте, это еще не конец... Скоро сюда явится одноглазый Кутузов с казаками, и они доломают в Париже то, чего не удалось за эти три часа сломать мне.
– Поберегите красноречие для суда, – посоветовал ему Лаборд.
– Для вашей комедии? Но я сказал все... Dixi![1]
Народ Парижа стал собираться на площади, толпясь за линией оцепления, и генерал Мале вздохнул с огорчением:
– Теперь уже поздно... надо было раньше...
Деятельный Лаборд отправил скорохода с приказом в тюрьму Ла-Форс, чтобы срочно освободили министра полиции и его чиновников. Демаре и Паскье были выпущены сразу, но герцог Ровиго пережил еще немало скверных минут. Услышав грохот взламываемой двери, Савари вспомнил свои молодые годы, когда патриоты врывались в тюрьмы, чтобы прикончить неугодных народу узников. Неужели и он пропадет в этой камере?..
– Где комендант? – орал герцог через двери. – Позовите майора! Я вынужден защищаться.
– Я здесь... уже здесь, – услужливо отозвался де Бюгонь. – Вам ничего более не угрожает. Но ключа от камеры у меня действительно нету. Нырять в колодец я не стану, но обещаю вашему высокопревосходительству сыскать проворного слесаря...
Мале был уже под арестом, хотя сеть заговора, раскинутая им над Парижем, была еще крепка. Расставленные по своим постам, солдаты Десятой когорты продолжали оказывать сопротивление. Освобожденный из тюрьмы Паскье подъехал к зданию префектуры, рассчитывая на почетную встречу. Но солдаты прикладами ружей вытолкали его обратно на улицу.
– Пошел прочь... изменник! – оскорбляли его.
Паскье перебежал улицу и спрятался в аптеке. Знакомый фармацевт угостил его каплями для успокоения нервов:
– Выпейте, сударь. Эти капли освежают дыхание...
Государственная машина империи Наполеона, который так любил хвалиться ее совершенством, была засыпана песком, отдельные части ее уже развалились, другие по привычке еще вращались, но со страшным скрежетом. (Наполеон позже и сам признал это: «Я думал, моя империя покоится на гранитном фундаменте, а на деле оказалось, что я все эти годы жил в кратере вулкана...») Учреждения империи потеряли свое былое значение, титулы не оказывали на людей своего прежнего влияния. И граф Реаль, бывший якобинец, а ныне член Государственного совета, никак не мог проникнуть в здание ратуши.
– Лейтенант, – убеждал он стражу, – я граф Реаль. Неужели вы не знаете меня? В любой книжной лавке вы можете купить гравюру с моим прекрасным изображением...
Лейтенант Ренье отвечал со смехом:
– Но теперь нет графов!
– Послушайте, вы ведь из Десятой когорты?
– И когорты нет тоже, – отвечал Ренье.
– Как же так? – не мог опомниться Реаль. – Императора нет, герцога нет, когорты нет... Что же осталось от Франции?
– Осталась – Франция!
– А кто же теперь я в этой Франции?
– Вы только гражданин Франции.
– Благодарю вас. Я немного разобрался в этом. Но мне нужно исполнить поручение его превосходительства.
– Убирайся отсюда! – вспылил Ренье. – Ты уже надоел мне. Я же сказал тебе, что республика не терпит никаких превосходительств. Все равны, и все – граждане...
Заговор не был еще убит – заговор где-то даже продолжал развиваться, и Париж слышал стрельбу.
Капитан Лаборд мчался через площадь, а вдогонку ему летели шипящие пули. Заскочив в подворотню, он развел руками:
– Теперь и я ничего не понимаю.
– Кто там стреляет? – спросили его.
– Не знаю. Но это из здания префектуры. А мне надо срочно повидать Фрошо, чтобы тот не наделал глупостей... Граф верит всему, что писано на казенной бумаге и скреплено печатью.
Да, именно здесь, в префектуре Парижа, из последних догасающих искр заговора готов был вспыхнуть грандиозный пожар. Все объяснялось просто... Когда доктор Рену покинул кабинет префекта, Фрошо из полученных бумаг уяснил для себя, что с империей покончено, а сам он избран в состав нового временного правительства... Это его обрадовало:
– Меня не забыли – и очень хорошо.
Он двинулся напролом. Бюрократ до мозга костей, приученный не думать, а лишь повиноваться, Фрошо (невольно для себя) ковал железо, разогретое генералом Мале. Времени на размышление не оставалось, тем более что полковник Сулье был весьма ретив в исполнении приказов.
– К девяти часам, – твердил он, – правительство должно открыть заседание. Как лучше оповестить об этом народ?
– Я думаю – набатом со всех церквей Парижа.
Сулье в возбуждении потирал руки:
– Представляю, как заухает колокольня Нотр-Дам!
– Однако, – суетился Фрошо, – нам следует поторопиться, ибо любое промедление может вызвать волнения в Париже. Велю сразу открывать для депутатов парадные залы!
