схоластическим учением, что партийная организация Украинского физико-технического института, УФТИ, вела борьбу с Ландау и его сторонниками.
«…Уже по поводу арестов в связи с убийством т. Кирова мы высказывали недовольство массовостью арестов, считая, что арестовывают ни в чем не повинных людей. Еще в большей степени нас озлобили аресты большого количества специалистов, начиная со второй половины 1936 года. Резко отрицательно мы отнеслись к закону о запрещении абортов, считая что он принят против воли большинства страны. Таким образом, к началу 1937 года мы пришли к выводу, что партия переродилась, что Советская власть действует не в интересах трудящихся, а в интересах узкой правящей группы…»
И так далее, со всей откровенностью… Так как Дау узнал от следователя, что о листовке все равно все известно, ниже он очень подробно излагает, что именно происходило у него на квартире 23 апреля 1938 года:
«…Корец поставил передо мной вопрос о желательности перехода к агитации масс в форме выпуска антисоветских листовок. Вначале я отнесся к этой идее отрицательно…
…Однако Корец сумел убедить меня. Причем я поставил ему условие, что я ничем, кроме самого текста листовок, не занимаюсь, что он не знакомит меня ни с какими данными о людях, связанных с распространением этих листовок (о существовании которых он мне сообщил), и вообще ничего больше не рассказывает мне об этой деятельности».
Другими словами, Ландау уже тогда хотел бежать от этой опасной игры со смертью.
По версии Михаила Хейфеца, существовал провокатор. В логике ему не откажешь. Он рассуждает так: на вопрос следователя, кто взялся за техническое исполнение дела — изготовление листовки и ее распространение, Ландау ответил, что этих людей Корец ему не называл из соображений конспирации.
«И тогда следователь оставляет допрашиваемого в покое. Следователь обязан назвать допрашиваемому того человека, у которого они нашли рукопись листовки, и проверить, сказал ли молодой профессор правду, уверяя, что не знал о причастности к делу третьего лица. Такого вопроса задано не было! Это совершенно противоестественно, если только не допустить, что этот „третий“ предложил сочинить и распространить листовку по заданию компетентных органов».
Но следователь именно так себя и вел, как он должен был себя вести, по мнению Хейфеца! Он предъявил допрашиваемому листовку. В протоколе черным по белому записано:
«Предъявляем вам документ — текст антисоветской листовки за подписью „Московский комитет Антифашистской рабочей партии“. Вам знаком этот почерк? Чьей рукой написана листовка?
Ответ: Да, знаком. Это почерк физика М.А. Кореца, которого я хорошо знаю.
Вопрос: Корец показывает, что контрреволюционная листовка написана им, и утверждает, что вы являетесь одним из авторов этого антисоветского документа. Вы и теперь будете отрицать предъявленное вам обвинение?»
Прежде чем привести записанный в протоколе ответ Ландау, надо еще раз напомнить, что тексты допросов записывались в переводе на тот канцелярский язык, который был в употреблении.
«Ответ: Я вижу бессмысленность дальнейшего отрицания своей причастности к составлению предъявленного мне контрреволюционного документа. Пытался я отрицать свою вину, будучи уверенным, что следствию этот документ неизвестен. Предъявленная мне антисоветская листовка действительно была составлена мною и Корецом М.А. — участником контрреволюционной организации, к которой принадлежал и я. Эту листовку мы намеревались размножить и распространить в дни первомайских торжеств в Москве среди демонстрантов».
Как мог Хейфец не заметить столь важного диалога и, более того, еще и упрекать следователя, что он не предъявил допрашиваемому этого документа, понять невозможно. Тем более что дальше происходят невероятные вещи: на том основании, что следователь не предъявил Ландау листовки, Хейфец строит предположение, что был предатель. В статье Хейфеца приведен его разговор с Наташей Корец: «По документам создается впечатление, что дело против вашего отца и Ландау было провокацией НКВД, что идею листовки подбросил провокатор». На что дочь Кореца отвечает: «О листовке знали три человека: Ландау, отец и тот, третий. Единственный экземпляр листовки, тот, что показывал следователь, находился у него. У Павла Когана».
Значит, Корец отдал ее Когану? Зачем?
Мне довелось несколько раз встретиться с Моисеем Абрамовичем Корецом, когда начался сбор материалов для книги о Ландау. Это было в январе 1968 года. Первая встреча состоялась на квартире Ландау. Корец ошибочно полагал, что Дау арестовали по доносу его соавтора, как ошибался и Лев Давидович. Что, повторяю, дает основание утверждать, что здесь, по-видимому, имела место провокация НКВД. Ландау рассказывал о доносе и своим ближайшим друзьям, и жене, и даже наиболее близким ученикам, таким как Карей Тер-Мартиросян и Алексей Абрикосов, что они подтвердили устно и письменно. Ландау считал соавтора виновным и, как он говорил, «предал его анафеме». Он трагически заблуждался.
Заслуживает внимания мнение профессора Абрама Константиновича Кикоина, высказанное им в письме автору этих строк. Написав, что он не может себе представить Пятигорского автором клеветнического доноса, Кикоин пишет: «Далеко не кристально чистая репутация органов НКВД того времени заставляет меня заподозрить деятелей этого зловещего ведомства в провокации и в подлоге. Возможно, что внезапный и, возможно, непонятный для них приказ об освобождении Ландау ровно через год после ареста побудил тех, кто его освобождал, дать ему какое-то объяснение причины ареста и предъявить поддельный документ. „Почерк“ НКВД виден в самом характере „обвинения“: еврей Ландау шпионит в пользу немцев! В тридцатых годах!! Для деятелей НКВД в то время это стандартное, совершенно обыденное, тривиальное обвинение».
Это весьма убедительно, однако нельзя забывать, что мы имеем дело с предположением. Догадка остается догадкой. К этому следует добавить, что в случае, если профессор Кикоин прав, можно только подивиться коварству лиц, сочинивших поддельный донос: они выбрали в качестве предполагаемого доносчика соавтора арестованного, то есть человека, которому это было как бы выгодно: в случае осуждения Ландау — а в этом можно было не сомневаться — он оставался единственным автором солидного научного труда. В этом смысле действия НКВД были точны. Ландау по природе отличался доверчивостью. Разумеется, он не мог заподозрить в таком поступке никого из своих друзей или учеников. А здесь — проверил. И, естественно, не забыл, не простил до самой своей смерти. Когда он в конце жизни составил список своих учеников, тех, кому за четверть века удалось сдать экзамены изобретенного им теорминимума, то Пятигорского, который сдал эти наитруднейшие экзамены пятым по счету, Ландау в список не включил.
Надо еще раз повторить, что без постоянных усилий Петра Леонидовича Капицы Ландау не освободили бы. Своим спасением он обязан в первую очередь ему. Настойчивость Капицы поразительна. Он написал одному из ближайших соратников диктатора, Молотову: «Работая над жидким гелием вблизи абсолютного нуля, мне удалось найти ряд новых явлений, которые, возможно, прояснят одну из наиболее загадочных областей современной физики. В ближайшие месяцы я думаю опубликовать часть этих работ. Но для этого мне нужна помощь теоретика. У нас в Союзе той областью теории, которая мне нужна, владел в полном совершенстве Ландау, но беда в том, что он уже год, как арестован».
Молотов пригласил Капицу для беседы, во время которой пообещал освободить теоретика, но отправил для переговоров с руководством НКВД. Вероятно, там и возникла идея взять Ландау на поруки.
