противоположной стороне. Толпа теснилась, жалась и шумела позади них.

Вдруг распространилось глубокое молчание и на всех лицах выразилось живое беспокойство.

Альфред с улыбкой обратился к своей молодой жене и грациозно поклонился ей. Жозефина сняла, как того требовал обычай, вышитую жемчугом перчатку, бывшую у нее на руке.

В эту минуту солнце, почти весь день скрывавшееся в облаках, вышло из-за туч, и его яркий луч, скользнув по хребту утеса, упал на молодую женщину. В своей белой одежде и покрывале новобрачной она предстала, словно окруженная ореолом из золота и света. Для присутствовавших это было благоприятным предзнаменованием. Некоторые перекрестились.

– Сам Бог за нее! – с безграничным убеждением сказал один из них.

Шепот одобрения пробежал в толпе, и тотчас же снова наступило молчание.

Тогда Жозефина подняла руку, и чуть только ее тонкие розовые пальчики прикоснулись к Скале, как та заметно покачнулась.

– Качается! Качается! – раздалось множество голосов.

– Она качалась и раньше, прежде чем дотронулась до нее наша госпожа! – вскричал Конан. – Это еще один раз после мадемуазель де Керадек… Это чудо!

– Я не видел ничего! – нагло кричал Ивон Рыжий с вершины своего утеса.

– И я! И я! – присоединились некоторые, стоявшие позади других.

Альфред подал новобрачной знак. Она с улыбкой еще раз подняла руку.

На этот раз качание было таким сильным, что многие из дам, окружавших Скалу, попятились в ужасе назад. Движения Дрожащей Скалы продолжались не менее минуты.

Дружный залп из ружей и пистолетов потряс всю деревню. Восклицания, нестройные звуки тамбуринов, бомбард и скрипок доставали до облаков. Многие из присутствовавших, упав на колени, благодарили Бога. Ивонна, вся в слезах, бросилась к ногам Жозефины и вскричала:

– Ах! Добрая госпожа моя, через вас кончатся наши несчастья!

Конан, опьяневший от гордости и радости, произносил какие-то бессвязные звуки, скакал, плясал и обнимал всех, кто ни попадался ему под руку.

Среди восторгов, произведенных этим неожиданным результатом, Ивон Рыжий проворно спустился со своего утеса, растолкал зрителей и упал к ногам Жозефины.

– Мадам! – сказал он с жаром. – Я гадкая свинья морская, но я переменил свои мысли… простите меня! Я был другом господину, он это хорошо знает. Теперь я и вам буду другом! Запомните это… меня зовут Ивон Рыжий! – и, не дождавшись ответа, он вскочил на ноги и исчез в толпе, крича во все горло: – Да здравствует господин! Да здравствует госпожа де Кердрен!

– Да здравствует господин! Да здравствует госпожа де Кердрен! – повторяли стоящие вокруг в один голос.

Жозефина вполне наслаждалась этой сценой, так непохожей на ту, которая была десять лет тому назад при ней же и на том же самом месте. Она была бледна от избытка чувств и едва могла говорить. Ее муж поддерживал ее на своих руках и говорил ей с невыразимой нежностью:

– Дрожащая Скала сотворила зло. Дрожащая Скала и исправила его… Милая Жозефина, ведь этого требовала справедливость?

Когда они с выражением благодарности возвели к небу увлажненные глаза, то встретили устремленный на них взгляд старого священника.

– Теперь моя очередь, – сказал он наполовину ласково, наполовину строго.

Он взошел на тот же камень и, сделав жест, призывавший всех к молчанию, предложил своим прихожанам небольшую проповедь об опасностях суеверий. Его речь, хотя и импровизированная, была не лишена достоинств. Добрый человек не мог, конечно, прямо выступать против верования, результаты которого, как он сам видел, были так важны для фамилии Кердренов. С другой стороны, как служитель Христа, он не мог смотреть равнодушно на подобную извращенность религиозного чувства в своих прихожанах. Итак, он удовольствовался только выступлением против мистических верований, не освященных церковью.

– Для искоренения странных верований, к которым дает повод Дрожащая Скала острова Лок, – прибавил он, – я исходатайствовал у господина де Кердрена, чтобы он за себя и за своих наследников отказался от древнего обычая, действие которого вы видели теперь в последний раз. Теперь никому не воспрещено будет подходить к камню. Всякий, проходя мимо него, может теперь увериться, что перед ним не более, как масса безжизненная, грубая, подчиненная только механическим законам равновесия. Таким образом, падут сами собой опасные заблуждения, и мои добрые прихожане возвратятся к верованиям нашей важной и, вместе с тем, простой религии. Да будет так!

Эта речь была выслушана со вниманием и покорностью. Лишь только добрый священник сошел со своей импровизированной кафедры, как его остановил по дороге Туссен.

– Ах, вот ведь что, – сказал он священнику тоном беспокойства, – хоть вы и вооружаетесь против нашей бедной Дрожащей Скалы, но неужели не позволите мне по подписке издать в свет мое философское рассуждение под заглавием: 'Скала кельтическая и друидическая, что на острове Лок', которое составит толстый том in quarto[11] в семьсот страниц? Это труд целой моей жизни, и вы остались бы виноваты перед потомством, если бы лишили его этих ученых изысканий!

Священник пожал руку нотариусу:

– Сочинение, написанное вами, любезный месье Туссен, – отвечал он, – не может быть вредным… я прежде остальных подписался бы на один экземпляр вашей книги, если только, – прибавил он со вздохом, – несчастия нынешнего времени позволят бедному священнику подобную расточительность.

С тех пор Дрожащая Скала на острове Лок осталась пребывать в забвении. Разве иногда кто-нибудь вместо прогулки придет сюда из соседнего замка, или какие-нибудь ученые-историки посетят в летнее время этот интересный памятник простодушия наших предков. Утес, который защищал ее, непрерывно