Альфред, одетый просто, но благородно и изящно, с сияющим лицом. Он шел под руку с девицей Туссен, которая, украсившись множеством перьев, цветов и бриллиантов – все тем, что только в состоянии навесить на себя женщина, – расточала ему самые изысканные улыбки. Соседские буржуа и их жены, из которых многие уже знакомы читателю, шли попарно за ними. Особенно заметен здесь был по своему высокому росту и мундиру таможенный офицер, мнения которого вследствие политических переворотов довольно изменились, потому что во времена террора синие хотели его гильотинировать, как слишком умеренного, а шуаны[9] едва не расстреляли как бешеного пса. В числе приглашенных было много кавалеров, дам и девиц, представленных нами при первом посещении Дрожащей Скалы до отъезда Альфреда на чужбину. Казалось, как нарочно, здесь были собраны все тогдашние гости, бывшие еще в живых и не оставившие эту страну. Толпа молодых людей, разукрашенных лентами, с ружьями и пистолетами для поздравительных залпов заключала шествие, и этот блестящий кортеж, следуя извилинам дорожки, производил самый живописный эффект на свежей зелени долины.

Одно лицо значительной важности шествовало впереди всех по направлению к Дрожащей Скале: это был Конан, облеченный достоинством главного блюстителя порядка на время праздника. Одежда на нем была вся новая, но, по обыкновению, вся черная. В шляпе, надвинутой на ухо, с великолепным букетом в петлице он величественно размахивал толстой булавой, серебряное яблоко которой могло бы поспорить с булавой тамбур-мажора. Но при всем том добряк не имел того торжественного вида, который было бы естественно ожидать при таком случае. Его косматые брови были слегка нахмурены, во всей физиономии выражалось дурное расположение духа. Когда он приказывал толпе расступиться, его голос и жесты были резки, и многих шалунов, не слишком скоро убиравшихся с дороги, он даже подталкивал не совсем учтиво.

При всем том ему, конечно, трудно было бы сбить зрителей с занятых мест, если бы известие о приближении кортежа не пробудило с новой силой всеобщего любопытства. Большая часть стоящих здесь, не раздумывая, пустилась бежать навстречу новобрачным. Таким образом, когда молодые со своей свитой подошли к ручью напротив утеса, они встретили здесь крестьян, выстроившихся в два ряда по обеим сторонам дороги с вытянутыми шеями и разинутыми ртами.

Внимание всех было обращено исключительно на молодую жену Кердрена. Лишь только стало можно различить ее изящные черты, ее девственную осанку, ее изящный убор, как изо всех уст вырвался крик удивления.

– Как она мила! – вскричали мужчины.

– Да, в самом деле прелестное создание! – говорили женщины.

– Как жаль, что неизвестно, кто она такая, – заметил кто-то, – никто ее не знает!

– Я ее знаю, я! – воскликнул один старый крестьянин. – Это добродетельная и праведная девица, ходившая за больными в Нантском госпитале, которую называли матерью бедных. Она залечила мою рану, полученную мной при одном случае, да и многих других вылечила. Она выкупила множество священников и благородных господ, которых должны были отправлять на лодках к устью Луары… и Каррье[10] раза два или три хотел препроводить ее в революционный трибунал, потому что она спасла столько несчастных.

– Я – живое доказательство истины слов твоих, друг мой, – сказал кто-то возле него. – Я сам был избавлен от смерти той, которую вы называете матерью бедных.

Все с благоговением сняли шляпы. Тот, кто говорил таким образом, был священник острова Лок, старец с приятными манерами и лицом, внушающим почтение. Недавно возвращенный сюда для исполнения своих святых обязанностей, он еще носил на своем бледном и изможденном лице следы страданий, перенесенных им в темнице замка дю Бофре.

– Вы? – спросила, обращаясь к священнику Ивонна, которая следовала за Конаном, чтобы присутствовать при важном событии, которое должно было произойти. – Вы избавлены от смерти нашей госпожой?

– Да, дочь моя! Молодая супруга господина де Кердрена – праведная женщина, которую Бог послал этой стране как залог спокойствия и примирения… теперь благословение неба через нее ниспошлется на всех нас!

– Ну так что же! – сказала в восторге Ивонна. – Если она действительно праведная, так сотворит чудо. Она уничтожит чары, которые делают камень неподвижным!

Священник улыбнулся и хотел отвечать, но в эту минуту кортеж был уже в нескольких шагах от них, и священник выдвинулся вперед для встречи новобрачных. Конан, проскользнувший позади Ивонны, сказал ей на ухо с выражением глубокого горя:

– Не очень полагайся, Ивонна, на уверения священника: он достойный человек, но обманывается. Я в этом совершенно уверен.

– Как? – спросила с ужасом старушка. – Вы думаете, что Скала…

– Не тронется… сейчас вот увидишь… Но так угодно господину. Пусть исполнится его воля!

Он глубоко вздохнул и удалился, оставив Ивонну в сильном смущении и беспокойстве.

Между тем отзывы старого бретонца и почтенного приходского кюре о новобрачной увеличили всеобщее удивление, возбужденное ее красотой, до последней степени.

Было совершенно невозможно расслышать приветственную речь священника: рукоплескания и восторженные восклицания совершенно перекрывали его голос.

Жозефина раскраснелась от удовольствия. Альфред взял ее за руку.

– Будь тверже, моя возлюбленная! Будь тверже! – шептал он.

И кортеж продолжал шествие среди усилившихся приветствий.

Из зрителей только один не разделял всеобщего энтузиазма: это был Ивон Рыжий. Угнездившись на своем утесе, он пригнул голову к самым коленям, чтобы лучше видеть, и бормотал сквозь зубы:

– Канальство! Я был уверен… Это именно малютка Лабар, хотя она теперь даже еще милее, чем когда- нибудь была! Гм! Эк орут там внизу-то. Да ведь это скоро кончится.

Во время этого ни для кого не слышного монолога, лица, созванные на праздник, разместились вокруг Дрожащей Скалы, для которой эта смесь богато разодетых мужчин и женщин составляла блестящую оправу. Жозефина стояла отдельно от всех с одной стороны камня, Альфред поместился на