но и мучительное – настоящее раздвоение личности. Я чуть не свихнулся, пацаном ведь был. Лезу на дерево и вдруг думаю: а она что делает сейчас? Чуть не оборвался…

– А я совсем этого не боялась, и что она умрет – тоже не боялась. Наоборот, думала: раз она у меня есть – какая же смерть? Смерти не будет.

– Ты и сейчас так думаешь? – Он затянулся сигаретным дымом.

– Сейчас я не думаю об этом. Я о тебе думаю, Юра, я всегда думаю о тебе, и это то же самое – смерти не будет.

Он снова улыбнулся, прижался щекой к ее волосам.

– Ты такая хорошая, Лиза моя родная…

Они сами не замечали, как засыпали. Да и сон ли это был? Лиза ни на мгновение не переставала чувствовать Юру рядом с собою и иногда просыпалась в страхе: не снится ли ей он? Но он действительно лежал рядом, она всматривалась в его лицо в рассветных сумерках и вспоминала тот мартовский серый день, когда впервые увидела его в склифовской палате. Глаза его были так же закрыты тогда, и вдруг ей начинало казаться, что и выражение его лица не изменилось: та же печать какого-то неизбывного страдания лежала на нем сейчас, и она не могла разгадать причину. Это было так несовместимо с Юрой, с его живым, веселым нравом, что Лиза пугалась, вглядываясь в горькие морщинки у его губ.

– С тобой что-то происходит? – спросила она однажды.

– Почему ты решила?

Это было рано утром, Юра собирался уходить, уже стоял в дверях. По квартире разносился запах кофе – Лиза всегда варила кофе перед его уходом, ожидая, что он предложит выпить его вместе. Но он уходил, и этот невыпитый утренний кофе был словно бы зримым выражением того необозначенного запрета, который всегда присутствовал в их отношениях.

– Ты такой… грустный, когда спишь…

– Когда сплю зубами к стенке! – Он засмеялся. – Значит, хороший, да?

И хотя Юра обратил все в шутку, Лиза почувствовала, что он не будет говорить на эту тему, что его глубоко скрытая печаль находится как раз в тех уголках души, куда ей нет доступа.

Это и мучило ее, не позволяло быть совершенно счастливой. Тем более что вскоре и в обычной, дневной их жизни все чаще стали возникать ситуации, в которых она чувствовала себя лишней.

Нет, Юра не избегал ее, он по-прежнему рассказывал ей обо всем, чем был наполнен его день, и в делах «Мегаполис-инвеста» Лиза, пожалуй, разбиралась уже не хуже Фриды Яковлевны. Но о том, что его угнетает, Юра с ней не говорил, и любая ее попытка узнать о причине его печали натыкалась на твердую стену отказа.

Хотя, конечно, она догадывалась, в чем дело. Лиза никогда не была малодушной, не боялась признаваться себе самой в неизбежном, но сейчас она, словно страус, пыталась спрятать голову в песок и сделать вид, что все в их общей жизни безмятежно.

Иногда, отвечая на телефонный звонок, Юра вдруг выходил на кухню – и она знала, что это не из-за того, что он скрывает от нее коммерческие тайны.

Звонила его жена. Лиза не знала, о чем он говорил с ней, но это всегда были долгие разговоры, и после них Юра даже не пытался казаться веселым. Он молчал, глядя перед собой невидящими глазами, и Лиза молчала тоже; потом он отводил от нее глаза.

Она старалась не думать о том, что будет дальше. В конце концов, она ведь догадывалась, на что шла, связывая с ним свою душу. Хотя бы на то, что ей так никогда и не придется связать с ним свою жизнь.

Так что и на работу, в особняк «Мегаполис-инвеста», они тоже приходили порознь, и это получалось само собою. Лиза не слышала вокруг себя каких-то новых разговоров, не встречала коротких понимающих взглядов. Все относились к ней так же, как и прежде, хотя ей казалось, что ее отношения с Ратниковым ни для кого не являются тайной. Но все любили здесь своего неутомимого начальника, и иногда Лиза думала, что просто тень любви к нему падает и на нее.

Она избегала Сергея Псковитина, словно была в чем-то виновата перед ним. Впрочем, он был сейчас очень занят, и, кажется, ему было совсем не до Лизы. Во всяком случае, ни один мускул не вздрагивал на его лице, когда они встречались где-нибудь на лестнице. К тому же Лиза была не единственной переводчицей в «Мегаполисе», и у Псковитина не было необходимости обращаться к ней по работе.

«Неужели Юре и правда не скучно проводить вечер за вечером со мной наедине?» – думала она.

Конечно, он не был любителем светской жизни, это правда, но все же – столько привлекательных мест, где можно провести время, ведь он не старик, во всем разочаровавшийся, и, хотя и устает, вовсе не выглядит по вечерам выжатым, апатичным – совсем наоборот!

– Ты правда не хочешь никуда поехать? – спрашивала она в самом начале, когда их отношения не были ничем омрачены, по крайней мере, на первый взгляд. – Юра, ты скажи мне, может, ты просто со мной не хочешь нигде показываться? Так ведь это необязательно, ты можешь и один поехать куда-нибудь, к чему мне жертвы?

– Маленькая ты еще все-таки у меня, Лизонька. – Он сажал ее к себе на колени. – Маленькая, как зернышко, что-то еще вырастет? У меня много обязанностей, мне хватает, зачем мне еще куда-то ездить по вечерам? Я целый день мотаюсь, голова кругом идет от встреч, к чему мне вечером видеть все те же лица? Ты расскажи мне лучше, почему ты рисование бросила в шестнадцать лет – помнишь, ты говорила?

И они заговаривали об этом, и уже через несколько минут Лиза забывала обо всем, стараясь объяснить ему каждую минуту своей прошлой жизни. Она видела, что Юра понимает все, о чем она говорит ему. Это понимание светилось в темно-серой глубине его внимательных глаз. Но, успокаиваясь под его взглядом, Лиза все-таки чувствовала в глубине души, что его мир не так распахнут для нее…

– Лиз, – сказал он как-то вечером в воскресенье, – я тут решил вечер один устроить у нас в особняке, как ты на это смотришь? Знаешь, случайно пришло в голову. Сидел в конференц-зале и подумал: а ведь пропадает зал, что этим стенам до наших совещаний, таких ли они видели людей! Это Владимирских был особняк, очень известная в Москве была семья. А теперь мы со своими инвестициями… Девочки сидят в информационном центре – глазки как пуговки, бухгалтер головы не поворачивает от компьютера. Тоска зеленая и какое-то убожество.