соскучилась, вот и приехала.
Они разговаривали за полночь, и Лиза вдруг поймала себя на том, что старается казаться равнодушной, когда речь заходит о руководителе «Мегаполис-инвеста».
– Неужто и за квартиру они платят? – поразилась Зоя Сергеевна. – Надо же, хорошие какие люди! – Потом, вглядевшись в Лизины глаза, она спросила: – Недоговариваешь ты что-то, Лизонька, я же вижу. Не пойму только, о ком? Неужели ты все одна, никого у тебя нет? Такая красивая ты стала…
Лиза не чувствовала изменений в собственной внешности, но мать сразу заметила то светящееся очарование, которое появилось в облике дочери. Свет лился из ее глаз, и каждый, кто видел ее, поражался тому, какое странное, неназываемое ощущение вызывают в нем эти глаза.
Она и правда красивая стала. То есть она всегда была красивая – со своими светло-пепельными волосами, с виноградной зеленью глаз и нежными очертаниями губ. Но теперь из ее облика исчезла та незавершенность, которая так заметна была в нем прежде. И определенность, появившаяся в ней, была связана именно с Лизиной отданностью чьей-то душе. И в эту душу, казалось, постоянно всматривались теперь ее внимательные глаза.
Но чья это душа так притягивает ее дочь, мать не знала.
– Ты не влюбилась, Лизонька? – осторожно спросила она.
– Почему ты решила?
– Да так… Почему ж тебе не влюбиться? Ты не о себе как будто бы думаешь, так мне кажется.
Лиза ничего не ответила. Конечно, она думала не о себе. Ей вообще не свойственно было думать о себе, но раньше всегда приходилось это делать. И потому, что больше подумать о ней было некому – мама и брат не в счет, – и потому, что ей надо было разобраться с собственной душой, иначе не понять было этого непредсказуемого, порой угрожающего мира.
Но теперь – теперь были мысли и чувства, поглощавшие ее без остатка, не оставлявшие сил для раздумий о себе.
Здесь, дома, когда ей не надо было держать себя в руках, не надо было казаться невозмутимой и веселой, – Лиза думала о Юре постоянно. Она даже не думала о нем: она чувствовала его постоянно, как если бы он был в соседней комнате, нет, ближе, чем в соседней комнате, – как если бы его глаза все время смотрели на нее то с обычным его веселым интересом, то с совсем другим чувством, которое они оба боялись называть…
Мать только вздыхала украдкой, глядя на нее.
Но в Москву Лиза возвращалась с твердой решимостью быть сильнее обстоятельств, не позволять себе разрушать то, что стало ей дорого.
И время словно бы помогало ей в этом.
Наступил август – месяц, в который, как Лиза уже знала, Ратников всегда уезжал в отпуск. Правда, на этот раз он собирался ехать в Германию – не столько отдыхать, сколько снова улаживать что-то со своим немецким проектом.
Он сам сказал ей об этом, зайдя как-то в ее комнату.
– Меня уже, знаешь, просто азарт берет – да что он, заколдованный, проект этот? – сказал Юра, сидя, по своему обыкновению, на краю стола. – И ты знаешь, о чем я подумал? Ведь Подколзев сейчас занимается международными инвестициями… Как мне раньше в голову не пришло! То-то он приставал со своей Думой… Это, конечно, еще только предположения, но я сам должен проверить все в Германии, чтобы уж точно убедиться, что дело не в немцах, да?
Он смотрел на Лизу вопросительно и даже просительно, словно ожидал, что она посоветует что-то. И понятно было, что не совета об инвестиционном проекте ждет он от нее…
– А у Сергея когда отпуск? – спросила Лиза, отводя глаза.
– Мне тоже интересно, – усмехнулся Ратников. – Сейчас-то он уж точно не уйдет. И меня не будет недели две, и с замом своим новым он возится – нет, сейчас не уйдет.
В глазах его стояло какое-то рассеянное выражение. Видно было, что он думает сейчас не об отпуске Псковитина, да, пожалуй, и не о собственном отпуске. Лиза не спрашивала, надолго ли он едет, как собирается отдыхать. Наверняка он проведет отпуск с женой, и зачем растравлять себе душу вопросами?
Она замечала, что в последнее время Юра как-то спокойнее смотрит ей в глаза, словно тоже решил для себя что-то. И Лиза не знала, радоваться ей этому или печалиться.
Дни, когда она не видела Юру, сливались для нее в одно пустое пятно, как будто были вычеркнуты из жизни. Она физически ощущала никчемность своего существования и с ужасом думала: «Что же я дальше буду делать?»
Но и когда он вернулся, мало что изменилось в ее жизни. Работа, домашнее одиночество, короткие встречи с Юрой в коридоре или во время каких-нибудь конференций, тяжелый и печальный взгляд Псковитина… От всего этого веяло безнадежностью.
Хотя внешне в Лизиной жизни не было совершенно никаких проблем. У нее было достаточно денег, ей не приходилось думать о завтрашнем дне – чего еще желать в такие времена, когда жизнь большинства людей является только жестокой борьбой за выживание?
Однажды, уже в конце сентября, разбирая в шкафу летние платья, Лиза вдруг ощутила ту острую, неизбывную тоску, избавиться от которой, как она знала по опыту, можно было, только совершив хоть какой-нибудь поступок. Она даже беспомощно огляделась, словно ожидая, что кто-нибудь выручит ее, подскажет, что ей делать. Но тишина стояла в комнате, тишина была за вечерним окном, тишина обволакивала ее плотной пеленой…
На следующий день, в субботу, Лиза вышла на улицу с твердым желанием пойти куда-нибудь, где жизнь сама вынесла бы ее из этой бессмысленности, дала бы ей шанс встрепенуться. Ведь сколько раз уже выручала ее Москва, незаметно подхватывая в свой мощный поток!
Лиза вышла из метро на Арбатской площади и медленно пошла к Старому Арбату, потом свернула в
