него. Он был очень скрытным в отношении своих особых пациентов. Думаю, переживал, чтобы кто-нибудь не украл его идеи. Однако в итоге он нашел способ хранить свои идеи в полной безопасности.

– Он прятал свои записи в тайнике? – подсказал я.

Таппер выглядела удивленной. Потом она расслабилась и нахмурилась:

– Нет, это уже потом. Я имею в виду шифр. Он хранил свой дневник в кабинете среди книг, но он писал его шифром – немецким шифром.

– Вы хотите сказать, что он вел дневник по-немецки? – спросил я.

– Нет. Он родился в Австрии и свободно владел немецким, но никто в «Мортон Грейвз», кроме меня немецкого языка не знал. Я же изучала язык в школе Но записи в дневнике он делал не просто по- немецки.

– Как так? – спросил Конан Дойл.

– Это был шифр на немецкой основе. Однажды я заглянула в дневник. Понимаете, меня разбирало любопытство. И, кроме того, я хотела посмотреть, не пишет ли он что-нибудь обо мне, – сказала она с озабоченным лицом. – Я смогла разобрать некоторые слова – достаточно для того, чтобы понять, что в основе шифра – немецкий. Но я не могла прочитать всего. Так он хранил свои исследования в тайне, пока не пришло время рассказать о них миру: думал по-немецки и писал шифром. – Она снова посмотрела на меня и кивнула.

Мое сердце упало. Начинало казаться, что этот дневник не поможет нам, даже если мы его найдем. С исчезающей надеждой я спросил:

– Вы хотите сказать, что слова, которые он писал, были вам неизвестны: вы не понимали их смысла?

– Нет, большинство слов были неузнаваемы, а те единственные, которые я смогла разобрать, были немецкими. Но и они выглядели как-то странно. Само написание было шифром. Да, у него был ужасный почерк, но тут дело не в этом. К концу своей жизни – конечно, тогда я не знала, что это конец его жизни, – он стал еще более скрытным и начал прятать дневник за фальшивой стеной в кабинете. Он был таким ребенком! Мне понадобилась всего неделя, чтобы узнать, где он его прячет, но это не имело значения. Я все равно не могла его прочитать. – Она вздохнула.

– И вы думаете, что этот дневник содержал записи о Мэри Хопсон, Уильяме Таунби и некоторых других. Почему вы выделили их? – спросил Артур.

Из-за того, что он почти ничего не писал об этих пациентах в официальных бумагах. Он вызывал Таунби, Хопсон и Моррелла гораздо чаще, чем кого бы то ни было. Но когда он передавал мне отчеты о сеансе, то это были лишь резюме. А ведь он был очень дотошен. О большинстве пациентов, если он проводил с ними хотя бы час, он давал мне не меньше страницы на перепечатку.

– Но не об этих пациентах? – спросила Адриана.

– А с этой троицей он проводил за закрытой дверью по два-три часа, а я получала в итоге три строчки: «Состояние пациента улучшается. Делает существенные успехи. Необходимы дальнейшие сеансы». Я знала, что это не были настоящие записи, потому и заглядывала в его личный дневник. И вот там после каждого сеанса появлялась целая страница зашифрованных записей.

– А Клэр Томас была его пациенткой? – спросил я. Она сердито посмотрела на меня.

– Это ерунда, будто бы он ее убил, – отрезала она. – Он не мог этого сделать, хотя бы потому, что был недостаточно силен.

– Я не это имел в виду, – сказал я. – Я просто хочу узнать о самых важных его делах.

Это, казалось, ее успокоило.

– О да, она была особой пациенткой. Он работал с ней по нескольку часов в неделю. Поэтому следовало бы прислушаться к его словам о том, что она еще не готова к выписке. Он знал ее гораздо лучше, чем другие врачи. У нее все еще бывали провалы в памяти, но они об этом не знали.

Адриана спросила:

– В прошлый раз вы сказали, что и у вас иногда случались провалы в памяти. Вы сказали, что доктор Гассман вас от них избавил. Поэтому он мог писать и о вас в своем дневнике?

Алиса Таппер мгновение молчала, казалось обдумывая ответ. Наконец она нахмурилась и сказала:

– Теперь это уже не имеет значения. Я могу рассказать вам об этом, не нанеся никому вреда, – Она замолчала и глубоко вздохнула. – Да, я начала читать его дневник именно поэтому. Хотела посмотреть, что он пишет обо мне.

– А что, по-вашему, вы могли там обнаружить? – сочувственно спросила Адриана.

Алиса взглянула сначала на Дойла, потом на меня. Наконец она пожала своими хрупкими плечами и ответила:

– Мы были близки. Но позже это переросло в нечто большее. Мы не только поддерживали интимную связь – в больнице и у него дома, но он еще экспериментировал надо мной в плане гипноза. Он попросил, и я разрешила. Я не знала, что он со мной делает. Это немного меня волновало: в то время я верила, что он меня любит, и была уверена в том, что он не причинит мне вреда. Но как раз в это время у меня начались провалы в памяти – после сеансов. Иногда, когда я приходила в сознание, я находила у себя небольшую травму, синяк, маленький ожог… боль… в отдельных местах. Тогда-то я и начала беспокоиться о том, что он обо мне пишет.

– Но ведь и у некоторых других его пациентов были провалы в памяти? – спросил Конан Дойл.

Она медленно кивнула, словно ее мысли были очень далеко.

– Да, – сказала она тихо, – но только у тех, о которых он писал в своем личном дневнике, вот почему мне так хотелось его прочитать. Я начала пытаться, как только представлялась возможность. Все, что я узнала: он делал записи и в те дни, когда мы с ним работали и он меня гипнотизировал, и в те, когда у меня случались провалы.

– Но ведь они прекратились, вы сказали? – спросила Адриана.

– Я рассказала ему, как беспокоюсь из-за провалов в памяти и что больше не хочу гипноза. Бернард понял, что я очень сердита, а он не мог позволить себе ссориться со мной. Он перестал меня гипнотизировать, и провалы прекратились. И все остальное, – сказала она с мрачным видом.

– А как вы думаете, он продолжал записывать о вас? – спросил я.

– Нет, не думаю. Во всяком случае, не в личном дневнике. То, о чем он писал, должно быть, имело отношение к гипнозу, а не… к другому. Я почувствовала облегчение. Я обычно доверяла ему, понимаете ли, но мужчины иногда бывают такими детьми. Никогда не знаешь, чем им придет в голову похвастаться. Об этом-то я и беспокоилась. Что, если дневник кто-то сумеет прочитать? Но теперь я уверена, что его никто никогда не прочитает, – добавила она, кивнув.

– А дневник у вас, Алиса? – мягко спросила Адриана.

Глаза маленькой женщины вспыхнули, и она отрезала:

– Конечно нет! – Потом она слегка расслабилась и добавила: – Он принадлежит Бернарду. Очень жаль, что он не закончил того, что изучал, и не опубликовал его. Я уверена, это было бы блестяще – с медицинской точки зрения. Но теперь ни у кого нет права видеть его.

– И вы не желаете, чтобы кто-то попытался его найти? – сказала Адриана. – Я думаю, что на вашем месте я бы уничтожила его.

Алиса долго смотрела на Адриану.

– А я не уничтожила. Нельзя уничтожить вещь, которая так много значила для небезразличного вам человека. Этот дневник со всеми своими секретами был для Бернарда всем. Я просто не могла его уничтожить. Он принадлежал Бернарду, да упокоится он с миром. И что бы он ни написал там обо мне или любой другой женщине, никто не должен был прочитать его, чтобы и я могла обрести покой.

– Другие женщины? – сказала Адриана. – Вы подозревали Бернарда в связи с другими женщинами? – Она спрашивала тоном, в котором звучало дружеское участие, и совсем отвернулась от меня и Дойла. Это ее небольшое движение должно было исключить нас из разговора, чтобы, как я предположил, вызвать откровенность Алисы в столь деликатном вопросе. Я откинулся назад, чтобы видеть глаза мисс Таппер за плечом Адрианы.

Она нахмурилась:

– Некоторые его пациентки были молоды и красивы. Я знала, что он мог загипнотизировать некоторых из них. У некоторых бывали провалы в памяти. Мы говорили об этом: я обвиняла его в том, что он