Он резко сжал ее руки, заставляя замолчать, и тревожно оглянулся.

– Замолчи! Есть слова, которые никогда нельзя произносить. Как ты узнала?

– Это Жоливаль. Я рассказала ему, как вы показали Ришелье какой-то перстень.

Снова кардинал с грустной улыбкой пожал плечами.

– Мне следовало опасаться острого ума твоего друга. Он достойный человек и разбирается во многих вещах. Я счастлив оставить тебя на его попечение.

Смешанный с нетерпением гнев охватил Марианну.

– Оставьте в покое Жоливаля. Дело не в нем. Что я хочу знать, так это почему вдруг вы натянули на себя личину пророка и поборника справедливости! Сразу видно, что вы не имеете ни малейшего понятия о характере Наполеона. Действовать, как это сделали вы, значит неминуемо обречь себя на смерть, ибо он не мог прореагировать иначе: он принял вас за врага и шпиона.

– А кто тебе сказал, что я не являюсь и тем и другим? Врагом я был всегда и, хотя я не люблю слова «шпион», охотно признаюсь, что вся моя жизнь прошла на секретной службе, во мраке тайны.

– Вот почему я не понимаю, зачем вы выбрали яркий свет и громкие слова.

Он задумался, затем продолжал:

– Должен признать, что я ошибся в психологии корсиканца! Я рассчитывал на его латинский характер, даже средиземноморский. Он суеверен, я знаю! Я не мог найти ни более трагичную обстановку, ни более подходящий момент, чем среди бушующего пожара, чтобы попытаться повлиять на него... и довести до ума.

– А об этом пожаре вам, очевидно, известно было заранее...

– Действительно. Я был в курсе дела и испугался, увидев тебя здесь. Вот почему я предупредил тебя. И затем, когда я увидел всех этих людей... эту гигантскую армию, в составе которой я узнал некоторых из наших...

– Вы хотите сказать... из старого дворянства?

– Да... Сегюра, Монтескью... даже Мортемара, признаюсь тебе, сердце мое облилось кровью. Это и их также хотел я спасти, их, связанных судьбой с этим безумцем, гениальным... но обреченным! Не скрою от тебя, что, направляясь сюда, я хотел любой ценой уничтожить его и его приближенных. Я думал даже, да простит меня Бог, убить его...

– О, нет! Что вы! Только не это...

– Почему же? Те, кого я представляю, никогда в ходе истории не отступали перед таким грехом, когда считали, что благо Церкви этого требует. Пример тому... Генрих IV и другие. Но даю тебе слово, что я изменил свое мнение. И я вполне искренне просил его вернуться во Францию, прекратить бесконечные войны и царствовать, наконец, в мире.

Ошеломленная Марианна широко раскрыла глаза, глядя на прелата, словно он сошел с ума.

– Царствовать в мире, Наполеону? Полноте, крестный! Какая уж тут искренность? Как вы можете желать ему царствовать в мире, когда столько лет служите Людовику XVIII?

Готье де Шазей невесело улыбнулся, закрыл на мгновение глаза, затем обратил на крестницу взгляд, в котором она впервые прочла беспредельное отчаяние.

– Я больше не служу никому, кроме Бога, Марианна! Я играл, видишь ли, пан или пропал: или я выиграю... или потеряю жизнь, которая мне больше не нужна.

В крике Марианны смешались изумление и боль.

– Вы говорите это серьезно? Вы, князь Церкви, вы, облеченный властью и могуществом... хотите умереть?

– Может быть! Пойми, Марианна, на этом неслыханном посту, которого я достиг, я узнал много вещей и особенно я стал хранителем тайн Ордена. Самую ужасную я узнал совсем недавно, и это было для меня потрясением, худшим из всего, что мне довелось узнать до сих пор. Подлинный король Франции не тот, которому я так долго слепо служил. Это другой, хорошо упрятанный, который обязан этому человеку, его близкому родственнику, мучительной, несправедливой... преступной судьбой!

У Марианны появилось ощущение, что его больше нет здесь, что он ускользнул от нее, увлеченный навязчивой мыслью, безжалостно давившей на его разум и сердце. И, желая вернуть его к действительности, равно как и попытаться понять смысл его загадочных слов, она прошептала:

– Вы хотите сказать, что Людовик XVIII, предположив, что он взойдет на трон, был бы только узурпатором, еще худшим, чем Наполеон? Но тогда это значит, что сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, о котором говорили, что он умер в Темпле?..

Кардинал живо встал и прижал руку ко рту молодой женщины.

– Замолчи! – приказал он строго. – Есть тайны, которые убивают, и ты не имеешь никакого права знать эту. Если я и сказал тебе несколько лишних слов, то только потому, что ты дочь моего сердца и в этой ипостаси можешь попытаться понять меня. Знай одно: то, что я открыл в документах моего предшественника, умершего совсем недавно, указало мне ошибку всей моей жизни. Я бессознательно стал соучастником преступления... и этого я не могу вынести! Без веры... без этого одеяния я, пожалуй, наложил бы на себя руки! Тогда я решил посвятить жизнь служению миру. Заставить Наполеона вернуться – и, вырвав его из круга смертельных ошибок, я мог бы спокойно уйти к Богу, даже счастливым, ибо, по меньшей мере, непрерывные войны не обескровливали бы больше страну, которую я люблю так же, как самого Бога... и которой я так плохо служил. Все равно я умру... и я готов к этому.

Марианна резко поднялась.

– Да, – сказала она, – и это произойдет скоро, если вы не согласитесь с тем, что я вам предложу.

– И что это?

– Свобода! Нет, – добавила она, увидев его протестующий жест, – я не сказала помилование! Сегодня вечером соберется трибунал, и до захода солнца вы будете казнены... если только не послушаетесь меня.

– Зачем? Я готов умереть, ведь я сказал.

– Да, но позвольте мне заметить, что умирать из-за ничего – это идиотизм. Бог, который не позволил, чтобы вас поняли, не хочет, однако, вашей смерти, раз допустил меня сюда.

Что-то смягчилось в напряженном лице пленника. В первый раз он улыбнулся ей, и в этой улыбке она снова увидела былое веселье и лукавство.

– И как надеешься ты избавить меня от пуль солдат? Ты принесла крылья?

– Нет. Вы выйдете отсюда на своих ногах, и солдаты поприветствуют вас.

Она быстро изложила свой очень простой план: кардинал надевает ее плащ, пониже опускает капюшон и наклоняет голову, словно угнетенный горем. Кроме того, платок, который она держала у рта при входе, теперь сыграет свою роль. И сейчас, когда караульный появится, чтобы сказать, что время прошло...

Кардинал в негодовании прервал ее:

– Ты хочешь остаться вместо меня? И ты надеешься, что я соглашусь на такое?

– А почему бы и нет? Назначенная для расстрела команда меня не пугает! Конечно, мои добрые отношения с Императором полностью сойдут на нет... но теперь это не имеет значения! Мы далеко от Парижа и... между французами надо соблюдать чувство локтя.

– Это безумие! Такое не пройдет!

– Почему же? Мы почти одного роста, когда я без каблуков, вы худощавый, как и я, а при таком освещении, как здесь, никто не заметит разницу между вашей черной сутаной и моим темным плащом. Умоляю вас сделать то, что я прошу, крестный! Поменяемся одеждой, и уходите! Вам еще столько надо сделать...

– Сделать? Но ведь я сказал тебе...

– Если я вас правильно поняла, вы пытались исправить величайшую несправедливость. И только вы можете это сделать... Ведь нельзя предать забвению те государственные тайны, которые оказались в ваших руках. Уходите! Сейчас придут... и клянусь вам, что я ничем не рискую. Впрочем, вы и сами это знаете. Поверьте мне... сделайте по-моему! Иначе... ладно, иначе я остаюсь с вами и заявляю, что я ваша сообщница.

– Никто тебе не поверит! – смеясь, ответил он. – Ты забываешь, что ты спасла его...

– О! Да перестаньте же спорить по пустякам! Дело идет о вашей жизни, и вы хорошо знаете, что для меня нет ничего дороже ее.