заказать столик в «Трокадеро». Он особенно любил кухню и атмосферу этого ресторана и нередко обедал там с леди Фэррэлс. Иногда он приглашал и ее сиятельство пообедать вместе с ними.

– А вы? Вас он никогда не приглашал?

– Приглашал, но я охотнее составлял ему компанию, когда он был один или в мужском обществе.

– Почему?

– Леди Фэррэлс никогда не симпатизировала мне, и я, со своей стороны, платил ей... взаимностью. Сэр Эрик знал это.

– Знал... и тем не менее, несмотря на это, он не собирался расстаться с вами?

Глаза молодого человека гневно загорелись.

– А почему, собственно, он должен был со мной расставаться? Он знал меня задолго до того, как женился на графине Солманской. Мы были... достаточно близки. И моя работа его устраивала. Я думаю, что могу утверждать – он верил мне безоговорочно.

– В этом я не сомневаюсь ни секунды. Но разве взаимная неприязнь между его супругой и вами не тяготила его?

– Порой мне казалось, что она его забавляет. «Вы просто-напросто ревнуете, милый мой Джон, – говорил мне иногда сэр Эрик, – но со временем это пройдет...»

– И что, это было правдой?

– То, что я ревновал? Да, сударь. Я всегда считал этот брак большой ошибкой, потому что он внес в душу сэра Эрика смятение. И не только в душу, но и в его дела. Мозг сэра Эрика перестал быть тем совершенным и безупречным механизмом, которым восхищались все, даже его соперники и конкуренты. Подтверждением моих слов может служить то, что он стал куда больше пить.

– Вас это беспокоило?

– Признаюсь, немного беспокоило. Я был глубоко привязан к сэру Эрику, которому многим обязан, и до сих пор испытываю это чувство.

– Это и побудило вас, как только представители Скотленд-Ярда появились на месте убийства, без колебаний обвинить леди Фэррэлс?

– Только отчасти. Были и другие причины. Леди Фэррэлс несколько недель назад уговорила своего мужа взять лакеем одного своего соотечественника...

– Личного лакея?

– Нет, просто лакея. У нас их четверо. Вместе с другими он прислуживал за столом...

– И вам он, разумеется, не понравился! Но прошу вас, продолжайте.

– Поначалу не было никаких причин, чтобы он мог мне не понравиться. Свои обязанности он выполнял тщательно и скромно, держался безупречно и без акцента говорил по-английски. У меня бы и не возникло никаких подозрений, если бы случай не поставил меня лицом к лицу с досадной реальностью. В тот вечер сэр Эрик обедал у лорд-мэра, а я отправился в театр. Леди Фэррэлс оставалась дома одна... по крайней мере я так считал. Я вернулся довольно поздно и старался передвигаться по дому как можно бесшумнее, как вдруг увидел этого самого Станислава...

– Минуточку! Как его звали на самом деле?

– Он нанялся в дом под именем Станислава Разоцкого, но впоследствии я узнал, что это не настоящее его имя. Его зовут...

– Владислав Возинский, – сообщил прокурор, посмотрев в свои записи. – Продолжайте, пожалуйста.

– Пусть зовется как хочет, это не имеет значения. Значение имеет то, что я увидел, как он выходил из спальни леди Фэррэлс в сопровождении самой леди Фэррэлс. Она была в совершенно неподобающем виде, особенно неподобающем в присутствии лакея.

– Но разве вы не знаете, что для знатных дам лакей не мужчина? – заметил сэр Джон с полуулыбкой.

– Поцелуй, которым они обменялись, доказывал, что этого лакея считали мужчиной. И не только он...

Шум, поднявшийся при этих словах в зале, помешал свидетелю говорить и вынудил судью постучать по столу, призывая публику к порядку.

– Мы не в театре! – произнес он. – Прошу соблюдать тишину в зале. Извольте продолжать, мистер Сэттон. Что еще вы хотите нам сообщить?

– Я хочу сообщить следующее, милорд. За четыре дня до смерти сэра Эрика я слышал, как леди Фэррэлс говорила этому человеку: «Если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, мне нужно стать свободной. Помоги мне сначала ты...»

– Да, удивительные слова, – сказал сэр Джон, – но еще более удивительно, что сказаны они были по- английски. Наверное, родной язык был для леди Фэррэлс все-таки ближе.

– Вполне возможно. Признаюсь, что я и сам был немало удивлен, однако все именно так и было. С этой минуты я понял, что сэру Эрику грозит опасность, но, зная, какую безмерную любовь он питает к этой женщине, я не стал ему ни о чем говорить. Я надеялся, что случай откроет ему глаза и без моих слов. И когда в тот злосчастный вечер я увидел, как он упал, я не сомневался ни секунды – любовники убили его на моих глазах.

– Почему вы так решили? Потому что видели, как леди Фэррэлс дала своему мужу лекарство?

– Разумеется.

– Но разве не было это по меньшей мере неумно? Ведь достаточно было проверить пакетик...

– Его не нашли. Чья-то предусмотрительная рука бросила его в горящий камин. Я не сомневаюсь, что это была рука лакея-поляка, который к тому же скрылся, не дожидаясь приезда полиции.

– Все это так. Однако если у нас есть сомнение относительно содержимого пакетика с лекарством, то в том, что лед, который стоял в холодильном шкафу сэра Эрика в его кабинете, был отравлен, никакого сомнения нет. Этот шкаф был своеобразной фантазией сэра Эрика, он хранил ключ от него при себе, с тем чтобы никто не имел доступа ко льду, который должен был готовиться из исключительно чистой воды.

– Да, я знаю. Я присутствовал при обнаружении этой улики. И думаю, что кто-то вполне мог раздобыть ключ и сделать с него слепок.

– Кто-то? Кто же именно? Кого вы подозреваете? Леди Фэррэлс?

– Ее или ее сообщника. Потому что если она и не совершила преступления собственноручно, то она им руководила. Она – убийца! В этом я убежден!

– Наша задача в том и состоит, чтобы установить это, и поэтому я бы хотел, чтобы суд выслушал...

Сэр Десмонд вскочил со своего места.

– Минуточку, сэр Джон! Если вы закончили допрос этого свидетеля, то он переходит ко мне. Я полагаю, что вы не отказываете мне в праве перекрестного допроса?

– Разумеется, нет, но...

Судья тут же вступился:

– Никаких «но», сэр Джон! Не можете же вы посягать на правила и традиции английского суда! Свидетель в вашем распоряжении, сэр Десмонд!

– Благодарю вас, милорд! Господин Сэттон, вы только что признали, что испытывали ревность. Ревновали ли вы к тому влиянию, которое леди Фэррэлс имела на своего супруга, или ваша ревность была вызвана более волнующим чувством?

– Если кого-то ненавидишь, трудно отделить, что волнует тебя, а что нет...

– Не будем придираться к словам. Я хочу сказать следующее: леди Фэррэлс очень молода. Если не ошибаюсь, она на три года моложе вас. К тому же она, бесспорно, красива – даже здесь, в зале суда, красота ее очевидна для всех. Вы уверены, что не были влюблены в нее? Потому что в этом случае ваша ревность приобретает совершенно иной характер.

– Нет, я никогда не любил ее, хотя охотно признаю, что она вызывала у меня желание...

– До такой степени, что вы вели себя с ней так же, как солдафон ведет себя с уличной девкой, затаскивая в темный угол и пытаясь изнасиловать?..

– Ваше утверждение не выдерживает ни малейшей критики, сударь! Если в доме сэра Эрика и есть темные углы, то они слишком на виду, чтобы там можно было кого-то насиловать. Думаю, это было бы весьма трудным... и уж, во всяком случае, шумным делом, если только не завязать рот своей жертве...

– Признаю, я выразился слишком сильно, и вы, безусловно, не доходили до таких крайностей. Но леди