еще кое-как удавалось поддерживать ее в сносной форме, хотя бывали и срывы, но с тех пор как он нас разыскивает, ей стало очень худо. Она его просто издали чует — даром что безумна, но не глупа.

— Кто это «он»?

— Тот, кто вас нанял.

— А вам он кто?

— Разве он не сказал? Это наш отец. Хотя вернее было бы назвать его просто самцом- производителем.

— Но мне сказали, что ваш отец умер.

— Как бы не так! Заметьте, я с радостью исправил бы это недоразумение, но к этой старой сволочи невозможно подобраться. Главное препятствие — я никогда его не видел, не знаю, как он выглядит. А кстати, это было бы интересно… вы можете мне его описать?

Я усиленно старался сохранять бесстрастный вид, чувствуя, что он хочет войти в переговоры со своим врагом или его посредником. Будь его сестра транспортабельной, он наверняка повел бы другую игру. Начиная со среды, я мог похвастаться лишь одной заслугой — тем, что не дал себя заморочить предположениями и гипотезами, которые помешали бы мне идти напролом, и в результате очутился здесь, с тайным убеждением, что уже вечером это дело перестанет меня волновать. Только бы продержаться до вечера, что бы пи случилось!

— Я должен скоро увидеться с ним. И я уверен, что он вовсе не желает вам зла. Почему вы от него бегаете?

— А вам-то что до этого?

— Мне — ничего, ваши семейные истории меня не интересуют. Но только ваш папочка держит в заложниках одного моего друга, который мне очень дорог.

Молчание. Он долго смотрит в потолок.

— Я так и знал, что вы не профи, как те кретины, которых он пустил по нашему следу. Ох, эти ищейки!.. Какое же я получил удовольствие… Их было издали видно, они светились, будто фосфором обмазанные. Знаете, есть такие светлячки — мерцающие, неопасные, но ужасно надоедливые. А вот у вас дело пошло быстро. Он почуял в вас классического халявщика, который лучше всех знает самый короткий путь от стола до помойки. О, мой папочка — тонкий психолог! И это даже не его заслуга, а просто его ремесло.

Внезапно он разразился хохотом, который так же резко оборвал, глянув в сторону спальни Вьолен. И продолжал, понизив голос:

— Мне известно о нем лишь то, что рассказывали родные. Особенно кормилица, которая занималась нами до того, как нас отправили в пансион. Я почти не помню свою мать, нам не разрешали часто видеться с ней. Да и она, нужно сказать, к этому особенно не стремилась.

— Вы не могли бы рассказать с самого начала?.. Потому что за последние несколько дней я узнал столько, что у меня башка лопается, боюсь все спутать. Мы, халявщики, славимся скорее упорством, чем интеллектом.

Он выдерживает паузу, вздыхает.

— Вам какую версию угодно — кровавую, типа «сумасшедший врач против кровожадных вампиров»? Или в жанре семейной драмы, с детскими психическими травмами и прочей ерундой?

— Я же сказал — с самого начала.

— А это самое трудное. Иди знай, где оно — это начало!

Внезапно он отходит к своей постели, перекладывает подушки и, улегшись, некоторое время молча глядит в пустоту.

— Ладно, доктор… Устраивайтесь в кресле, пускай процедура идет по всем правилам. Вам хочется сеанса занимательного психоанализа — вы его получите.

Подыгрывая ему, я сажусь рядом, но вне поля его зрения, и скрещиваю пальцы.

— Итак, жила-была, лет тридцать назад, большая буржуазная семья, которая обитала в роскошном особняке в Буживале. Семья Реньо. И все было бы хорошо в этом замечательном доме, если бы молодая девушка, единственная дочь хозяев, не страдала тяжелой болезнью. Ей двадцать два года, перед ней блестящее будущее, завидный брак с юношей из их круга. Но девушка восстает, у нее другие планы, она часто сбегает из дома, при этом она учится и даже, назло семье, участвует в разных демонстрациях. В общем, делает все, что положено делать приличной девице из буржуазной семьи в таких случаях. Тщетно родители внушают ей, что это бунтарство имеет нездоровые корни, тщетно пытаются вернуть на путь истинный. Они решают ее лечить. Дело происходит в I960 году.

Я чувствую, что он импровизирует, но говорит правду. Украдкой бросаю взгляд на часы; он тут же замечает это, уж не знаю как.

— Не волнуйтесь, доктор, я, может, и скверный рассказчик, но не стану злоупотреблять вашим временем… тем более что мы уже подошли к важному событию — появлению Прекрасного Принца. Ибо принц действительно прекрасен, его зовут Робер Бомон, он недурен собой, ему под сорок, он окончил Школу фрейдизма, работает психиатром в больнице и держит кабинет психоанализа, где принимает горстку частных пациентов. Более того, молодой Бомон написал блестящее исследование, горячо одобренное его коллегами, и собирается его опубликовать. Вот оно-то сейчас и валяется рядом с вашей левой ногой.

На сей раз я не могу скрыть изумления.

— Вы хотите сказать, что эту штуку написал ваш отец?

— Он самый. Взгляните на имя автора.

— Погодите… минутку!.. Выходит, что старик, который втянул меня в это дерьмо, который закатывает фантастические приемы, который окружил себя телохранителями, который держит в заложниках моего друга, выходит, этот тип — психиатр?!

— Помолчите, доктор, и слушайте дальше, мне так приятно выговориться. Так вот, его спрашивают, не займется ли он юной принцессой двадцати двух лет, у которой чересчур буйный нрав. И она посещает его кабинет в течение многих месяцев. Именно тогда…

Пауза. И чем дольше он ее держит, тем яснее продолжение. Я пытаюсь помочь ему:

— И тогда… произошла эта история? Как бывает в сказках?

— Но это не любовная история, доктор. Я отказываюсь в это верить. И даже… даже если бы он ее любил, он не имел никакого права… Это же общеизвестно, не правда ли?

Ему хочется продолжать игру, но голос его теперь звучит неуверенно, он ищет способ обойти щекотливый момент.

— Короче говоря, она понимает, что беременна. И впадает в депрессию. Родители обо всем узнают, они в панике, но не делают ничего, чтобы замять скандал, напротив, у них есть связи, их родственник-депутат хорошо знает министра здравоохранения. Папаша Реньо преследует лишь одну цель — разрушить карьеру наглеца-врача, и он своего добивается, Бомона с позором выгоняют из больницы. Никто больше не хочет публиковать его книгу. Всеобщий бойкот, загубленная репутация. Моя мать — и та возненавидела его. У Робера Бомона не осталось никаких перспектив на работу во Франции, и он бежит в Соединенные Штаты. Никто так и не узнал, что с ним сталось за все эти годы. По моему мнению, он продолжал в том же духе — делал своим пациенткам полусумасшедших детей… а впрочем, не знаю, это всего лишь мои домыслы… Но мне нравится думать именно так. Во всяком случае, он никогда не пытался встретиться с нами. До недавних пор.

Я снова гляжу на часы. Этьен может явиться сюда и все испортить, а я не осмеливаюсь прервать Джордана, он ведет свое повествование с таким воодушевлением, и, кажется, я первый человек, который удостоился его откровенности.

— Моя мать попыталась избавиться от беременности, не обращаясь к посторонней помощи. И это скверно кончилось.

— А именно?

— Мы родились. Притом вдвоем. Близнецы. Вероятно, именно тогда она видела нас вблизи первый и последний раз. Дальше в дело вступают Реньо. Они нанимают домашнюю кормилицу. Единственный образ матери, который мне запомнился, — сухощавая женщина, постоянно возбужденная и непрерывно курившая; она смеялась и плакала одновременно — затворница в родительском доме. Из которого всегда мечтала сбежать. И однажды она покончила с собой. Нам было по шесть лет.

Он пытается выдержать невозмутимый тон циника, который на все смотрит с высокомерным