Как он ненавидел их всех! Генрих презрительно улыбнулся, но слезы все же оказались сильней его ненависти. Он застыл у окна, – нет, ни за что не пройдет он мимо них со слезами на глазах! Ему казалось, что рухлядь в кузове съеживается, становится все грязней и гаже. Ярко светило солнце, вокруг грузовика собралась толпа зевак, а Генрих все стоял у окна и смотрел вниз на ящики с тряпьем, на серую дверь с надписью: Комната 547. Финансовый отдел.

Слава богу, хоть Вильма замолчала. Но рабочие внизу свистели и плевали на мостовую, стараясь попасть в брошенный окурок.

Генриху показалось, что он прокля_ на веки веков и обречен стоять здесь у окна, среди плачущих женщин. За спиной его – трусливый кондитер, внизу – омерзительная серая требуха нищеты, вывалившаяся в кузов грузовика. И, как ни трудно было ему, он все же сдержал слезы. Ждать было нечего, время остановилось, он проклят, обречен – и нет ему спасения. Внизу бормотали грязные свиньи, за его спиной столяр что-то говорил кондитеру, и по голосу старика можно было догадаться, что он качает головой. И вдруг Генрих ясно услышал слово: безнравственно.

Наконец-то лед под ним подломился! Ну и пусть, так даже лучше!

Он вздрогнул, услышав знакомый сигнал машины Альберта. Взглянув вниз, он не поверил своим глазам: во двор въехал старенький серый «мерседес». Генрих смотрел на него невидящим взглядом, не веря, что Альберт действительно приехал. Нет, спасения не было, он проклят, обречен на веки веков. Внизу – грязные свиньи, за спиной – мать с пятнами на лице…

Рабочие на улице загалдели, водитель влез в кабину, и вскоре раздался вой гудка. Водитель, видимо, заклинил спичкой кнопку сигнала на руле – грузовик гудел не умолкая. Непрерывный вой гудка – словно труба Страшного суда. А внизу хихикали грязные свиньи.

Альберт быстро взбежал по лестнице. Генрих узнал его шаги и тут же услышал звонкий голос Мартина:

– Генрих, Генрих! Что у вас случилось?

Но Генрих не обернулся на зов и крепко сжал ручонку Вильмы, которая хотела было броситься навстречу Мартину. Он не пошевелился даже тогда, когда Альберт положил ему на плечо руку. Он все еще не верил, что ему не придется одному спускаться по лестнице. Но теперь уже легче было сдержать слезы. Потом Генрих быстро повернулся и, посмотрев прямо в глаза Альберту, сразу же увидел, что Альберт понял все. Только один Альберт мог понять все без слов. Он перевел испытующий взгляд на Мартина и убедился, что тот, напротив, ничего не понял.

Мартин увидел их нищету, так внезапно представшую перед ним во всей своей неприглядной наготе. Увидел – и ничего не понял. Генрих был удивлен и обрадован, но тут же подумал, что удивляться нечему, ведь Мартин еще ребенок, и это про таких, как он, было сказано в писании: Будьте как дети. Как хорошо, что Мартин ничего не понял, а Альберт понял все!

Мартин только спросил удивленно:

– Вы переезжаете?

– Да, – ответил Генрих, – мы переезжаем к кондитеру. Сегодня уже будем ночевать там.

Теперь Мартин понял, и оба они в этот момент вспомнили то слово, которое мать Генриха сказала кондитеру. В прихожей столяр, фрау Борусяк и кондитер говорили с Альбертом. Мартин и Генрих одновременно посмотрели наверх, и им вовсе не показалось странным, что мама Генриха плачет на груди у дяди Альберта. Не удивились они и тому, что она вскоре перестала плакать и, взяв Альберта под руку, пошла вместе с ним к лестнице.

– Ну, теперь пойдем, – сказал Генрих.

Мартин взял его ранец, а сам он, подняв на руки Вильму, медленно, ступенька за ступенькой, стал спускаться вниз и смотрел на хозяйку молочной лавки, прямо в ее большие карие насмешливые глаза; он успел взглянуть даже на Брезгенов, выстроившихся у своих дверей. Четыре свиньи, круглые жирные рожи! Они что-то жевали, и челюсти их непрерывно двигались. Из-за плеча безнравственной хозяйки молочной лавки выглядывал Гуго, ее сожитель. Гуго тоже что-то жевал и в тот момент, когда они проходили мимо, выудил изо рта хвост шпроты. «Грязные свиньи», как по команде, опустили глаза, хозяйка молочной лавки выдержала взгляд Генриха, а старый рассыльный вдруг сказал:

– Что же ты, Генрих, и попрощаться со мной не хочешь?

Генрих даже не посмотрел в его сторону. За спиной он слышал шаги участников триумфального шествия. Альберт, смеясь, говорил что-то матери, а она как будто тоже смеялась. За ними шли фрау Борусяк и столяр, позади всех – кондитер. Хозяйка молочной лавки прошипела: «Прямо свадебный кортеж!» – а Гуго, чавкая, дожевал шпротину и тут же отправил в рот вторую. Рыбка золотом блеснула в его руке.

Они спустились еще ниже, и Генрих увидел внизу яркий солнечный свет, проникавший на лестницу через распахнутые двери. Но он чувствовал, что мысли его еще там, наверху. Ему казалось, что он по- прежнему стоит у окна. Внизу грязные свиньи, за спиной – трусливый кондитер, он обречен – и нет ему спасения.

И Генрих навсегда запомнил, как он стоял у окна, словно осужденный на вечную муку, смотрел вниз на рухлядь в кузове, а с улицы несся непрерывный вой гудка. Мартин уже несколько раз спрашивал его о чем-то. Генрих не отвечал. В мыслях он был еще там, наверху. Но одно знал твердо: Альберт и Мартин поняли именно то, что должны были понять. Спасение пришло в те сотые доли секунды, когда он взглянул в глаза Альберта и когда Мартин вовремя понял, что случилось. И это спасло его, избавило от проклятия.

– Ну, что же ты молчишь! – приставал к нему Мартин. – Вы насовсем переезжаете к кондитеру?

– Да, насовсем, – ответил Генрих, – ты же видишь, мы все берем с собой.

Рабочие на улице все еще свистели, но кондитер вдруг набрался храбрости.

– Да, да, сейчас идем! – громко крикнул он, и голос его на этот раз прозвучал уверенно и решительно.

– Идем, Генрих, – сказал Альберт за его спиной, – поедешь с нами в Битенхан вместе с Вильмой.