Генрих удивленно взглянул на мать, но та улыбнулась и сказала:
– Да, поезжай, так будет лучше. А в воскресенье вечером господин Мухов привезет тебя в город. К тому времени мы уже успеем все для тебя приготовить.
– Не знаю уж, как и благодарить вас, – добавила она, обращаясь к Альберту. Тот лишь молча кивнул и как-то странно посмотрел на нее. Генрих увидел, как в глазах матери засветилась
Казалось, мать и Альберт договорились о чем-то без слов, пообещали что-то друг другу, и этот
Альберт протянул матери руку, мать поцеловала Вильму, и вслед за Альбертом они пошли к машине. Увидев серый автомобиль, Вильма завизжала от радости.
21
Сбежавший подручный кондитера не оставил богатого наследства. Лишь немногие вещи напоминали о нем: фотография кинозвезды на стене, две пары рваных носков, заржавленные бритвенные лезвия на подоконнике да выдавленный наполовину тюбик зубной пасты. На белом ночном столике видны были коричневые выжженные пятна – следы догоравших здесь сигарет. В ящике комода лежали прошлогодние газеты и картинка с надписью:
Кондитер приказал оставить во дворе «кровать» Генриха – дверь комнаты 547 финансового отдела с прибитыми к ней четырьмя брусками.
– Пусть спит в кровати подмастерья.
– А я?
– Разве у тебя нет кровати?
– Нет.
– Где же ты спала?
– У Лео, где же еще!
– А до него?
– До него у меня была кровать, но потом пришлось ее сжечь – она совсем развалилась.
После этого кровать Генриха все же втащили наверх, а ей досталась кровать подмастерья, почти новая железная кровать, выкрашенная в белый цвет.
Пока рабочие втаскивали вещи наверх, в комнату подмастерья, она выносила хлам из чуланчика в коридор. Древние галеты из кукурузной муки перекатывались в жестяных коробках, словно камни. Она вынесла все в стоявший во дворе сарай. Чего только не было в чулане: коробки из-под сухарей, – когда она несла их вниз, сухарные крошки по-мышиному скреблись о картон; истрепанные мешки из-под муки, куклы для витрин из папье-маше – некогда они рекламировали изделия шоколадных фабрик, давно уж обанкротившихся. Названия их давно вычеркнуты из списков кондитерских фирм. Шоколадные плитки из картона, комья серебряной бумаги величиной с футбольный мяч, картонные поварята с длинными ложками в руках – реклама фабрики концентратов. Улыбающаяся жестяная индианка прижимала к груди коробку конфет. На коробке было написано:
Рабочие пересмеивались, втаскивая в комнату ее вещи.
Она услышала, как кондитер робко пытался урезонить их, и тут же вздрогнула, почувствовав на своем плече легкую, но властную руку, руку, которая даже рычаг кассовой машины сжимала, как штурвал корабля.
Кондитерша улыбнулась, но, как ни странно, в улыбке ее не было скрытой угрозы.
– Располагайтесь как дома. Вы хотите поместить здесь сынишку?
– Да.
– Это вы хорошо придумали! А всю рухлядь можно вынести в сарай. Но, может быть, кое-что оставить детям – пусть играют, они ведь любят такие вещицы.
– Конечно, это же лучше всяких игрушек!
Кондитерша подняла с полу фанерную плитку шоколада и вытянула из темного угла картонный грузовик – рекламу какой-то мельницы, и с улыбкой указала на жестяную индианку:
– Вот это уж, наверное, детям понравится!
– Еще бы!
– Ну и возьмите их.
– Спасибо вам большое.
– Не за что!
И снова легкая рука легла на ее плечи и ласково, по-дружески, прижала их.
– Желаю вам счастья!
– Спасибо!