— Пусть тебя не пугает весь этот переполох, — сказал пан Чаплинский. — Нам он определенно выгоден.
— Казаки! — раздался тревожный крик.
Пан Чаплинский выглянул из кареты:
— Где казаки?
— Впереди.
Чаплинский поймал ногой стремя, прыгнул в седло.
Дальнейшее произошло быстро и просто. Казачее войско, загораживая дорогу, развертывалось по-татарски, полумесяцем, чтобы окружить отряд и обоз.
— К балке! — крикнул пан Комаровский и помчался, уводя жолнеров на другую сторону лесистого глубокого оврага.
Пан Чаплинский беспомощно повернулся к своему обозу и, нахлестывая плетью коня, пустился догонять жолнеров.
— А вот и невеста с приданым! — Хохоча во всю глотку, казак стоял у распахнутой дверцы кареты. — Иди ко мне, моя краля!
— Я замужем, — сказала пани Хелена.
— Хлопцы, вы слыхали? Она замужем!
Дружный гогот вспугнул лошадей.
— Тпру! — закричали казаки, хватая лошадей под уздцы.
— Я хочу видеть вашего старшего!
— Она не хочет простого! Она старшего хочет! — захохотали казаки, им нравилась строптивая полька.
— Эй, Богун! Поди глянь! Красивая, стерва!
Подошел еще один казак. Лицо узкое, скулы точеные, черные брови у переносицы сошлись, глаза голубые, прозрачные.
— Кто вы?
— Я — пани Чаплинская!
— Пани Чаплинская? — переспросил Богун. — Вы жена того самого Чаплинского?..
— Того самого!
Богун посмотрел на пани Хелену с любопытством и откровенным одобрением.
— В вашем положении лучшая защита — объявить себя Чаплинской. Ведь Чаплинскую придется доставить к Хмельницкому, не правда ли?
— Я действительно Чаплинская. Мой муж, чигиринский подстароста, бросил меня и бежал со своими рыцарями.
— Казаки! От нас ушел пан Чаплинский! Догнать!
Зазвенело оружие, послышался топот.
— Что вы со мной сделаете? — спросила пани Хелена у Богуна.
— Доставлю к гетману.
— К гетману?!
— Не к коронному, пани! К казачьему!
Петро Загорулько, самый могутный парубок из братства «березы» Карыха, ставил бочонок на бочонок до пяти и до шести и тащил пирамидку в костел. А были те бочонки, набитые порохом, невелики, но тяжелы.
— Этого довольно будет, — остановил парубков Максим Кривонос, поглядел на крест. — Хоть и латинский, а снять бы его надо.
— Дозвольте мне, панове казаки! — выступил вперед Карых.
— С Богом!
Карых на глазах всего Чигирина, щеголяя смелостью, карабкался на шпиль костела. Шпиль был высок, но зодчий словно бы позаботился о будущем храбреце — украсил шпиль фальшивыми домиками. Они, как ступени, вели к кресту и к небу.
На крыше последнего домика Карых снял с пояса веревку, кинул петлю на крест, захлестнул.
Рисуясь, стал на самом краю островерхой крыши лепного домика и, подняв руку козырьком, оглядел дали. И увидал, как по зеленой степи вьется веселая лента казачьего войска.
— Хмельницкий идет! — крикнул Карых, подпрыгнул, ухватился за веревку и лихо съехал по ней на землю.
— Грохнем во славу казацкого войска! — сказал Кривонос.
Сорвали крест. Он упал, зарывшись в землю.
Гетман был уже на околице, когда глухой грозный рык колыхнул землю, и на глазах островерхий нарядный шпиль костела приподнялся к небу и тотчас рухнул в клубы черно- красного дыма и крошева.
Хмельницкий бровью не повел.
Направил коня к своему дому.
Снял белый плащ, шапку, вошел в горницу. Посмотрел в передний угол. Икона Богоматери, принесенная в дом покойницей-женой Анной, висела косо. Какой-то не больно ретивый католик махнул по святыням схизматика то ли саблей, то ли пикой.
Богдан встал на лавку, поправил икону, поднял с угольника и повесил упавшие маленькие иконки святых.
— Ну, здравствуй, Анна, — сказал тихонько, для себя и для нее, — вот, вернулся. Гетман я теперь у тебя. За Тимоша не серчай. Такая наша доля мужская — собой рисковать.
Дверь распахнулась.
— Заходи, Иван Выговский. Садись. Был Ян — стал Иван.
Широкое простодушное лицо Выговского осунулось, глаза смотрели жестко, с вызовом. Хмельницкий углядел этот ледяной блеск и, садясь напротив пленника, улыбнулся смущенно.
— В своем доме, а угостить нечем.
Выговский глухо покашлял, посмотрел Хмельницкому в глаза.
— Человек себе на уме в столь смутное время предпочел бы плен у татар вольной службе восставшему войску. Но я просился и прошусь в это войско, в твое войско, гетман. Я — украинец и должен испить чашу судьбы своего народа, какая бы она ни была, горькая или сладкая.
— Так ты дурной? — спросил Богдан серьезно.
— Как дурной? — удивился Выговский.
— Ты сам говоришь, человек себе на уме к Хмельницкому не пойдет! Или деваться некуда, ведь я тебя на лошадь выменял…
Выговский покраснел и засмеялся вдруг. Так просто и весело засмеялся, что и Богдан хохотнул.
— Перемудрил? — хлопнул он Выговского по плечу, расходясь в смехе.
— Перемудрил! — смеялся Выговский.
— А мне очень нынче нужны такие, как ты, себе на уме, — говорил Богдан, отирая пальцами выступившие на глаза слезы. — Горячих голов предостаточно, а вот холодных, для государственных дел, пока не сыскалось и полдюжины. Вот взяли мы Чигирин, а что дальше?
— Нужно идти и разбить коронного гетмана.
— Разобьем и гетмана, а потом?
