— Что ему?

— К вашей ясновельможной милости зван, — мужик опустился на колени.

— Кого я звал?

— Это отец ясновидящего! — подсказали князю.

— Я отец Стася, ваша милость.

— А где же сын твой?

— Помер, ваша милость!

— А-а! — сказал князь и, обойдя стороной мужика, ушел в свои покои.

Князь Дмитрий сидел в просторной низкой комнатке, дожидаясь, когда его примет великий коронный гетман.

Из-за размолвки со своим опекуном Дмитрий Вишневецкий прибыл в ставку без обещанной князем Иеремией сотни. Завидуя Чарнецкому, Сапеге, Сенявскому, молодому Калиновскому, которые отправились на Хмельницкого во главе прекрасных отрядов, и уж конечно, Стефану Потоцкому, князь Дмитрий посчитал для себя невозможным влиться в пеструю толпу шляхетского ополчения и остался в ставке.

— Не советую вам сегодня говорить с его милостью гетманом, — сказал князю Дмитрию пан Чаплинский, занимавшийся какими-то бумагами за столом у окна. — Его милость сердит на сына своего. Военное дело требует порядка. Разбил бунтаря — сообщи. Улизнул бунтарь — тоже сообщи. А так разве можно? Ни одного гонца не прислал!

— Охота началась, — откликнулся пану Чаплинскому пан Комаровский. — Люди там все молодые, дело сделали и — загулялись.

Князю Дмитрию стало не по себе. Вместо того чтобы быть среди упоенных победой сверстников, обивает он пороги гетманской канцелярии, слушает сплетни, пошлости.

— Узнайте, примет ли меня коронный сегодня? — попросил Вишневецкий человека при дверях гетманского кабинета.

Человек этот появился у гетмана недавно, но уже все знали, что он Самойло Зарудный, и всячески перед ним заискивали. Был Самойло важен, грузен, лицо имел непроницаемое, умное, на любую шишку глядел свысока и пропускал к гетману не по чинам, но по делам. Потоцкий души в нем не чаял.

— Ждите, ваша милость, — сказал Вишневецкому Самойло. — Ясновельможный пан большие дела переделает, тогда уж и ваш черед.

Князь Дмитрий вспыхнул, но что-либо сказать в свою защиту не нашелся. Он было встал, чтобы уйти, но в это время входная дверь тяжело и медленно отворилась, и, пошатнувшись на пороге, в комнату вошел, черный от грязи и запекшейся крови, драгун.

— Гетмана! — прохрипел он.

У самой двери его качнуло, и князь Дмитрий успел подхватить падающего. Самойло Зарудный проворно отворил дверь, и они оба, гонец и князь, оказались в кабинете Николая Потоцкого.

Потоцкий подписывал какой-то документ. Он поднял глаза на шум, и перо выпало из его руки.

— Убит? — спросил он ровным деловым голосом.

— Ранен, — прохрипел драгун. — Твой сын, ваша милость, ранен. Тяжело. Мы разбиты. Все в плену.

Драгун захрипел и стал оседать.

— Положите его! — приказал гетман.

Драгуна уложили на пол, дали ему вина.

— Сколько у Хмельницкого войска? — закричал гетман, наклоняясь над раненым.

— Реестровые изменили, — прохрипел драгун. — Мы ждали помощи. Но пришли татары…

— Татары! — вскричал Потоцкий. — Говори! Какие татары?!

— Татары! Много! — драгун посмотрел на гетмана широко открытыми глазами и потерял сознание.

— Лекаря… Лекаря! — закричал гетман, становясь на колени перед раненым. — Какие татары? Кто пришел? Хан? — Посмотрел на Вишневецкого: — Скачите к Калиновскому в Корсунь… Нет, стойте! К пану Черняховскому, в Канев. Пусть идет в Корсунь на соединение с польным гетманом. Мы выступаем туда же. Тотчас!

Князь Дмитрий выскочил из кабинета.

— Вот и назначение! — сказал он вслух, натягивая перчатку на дрожащую руку.

Уже в седле вспомнил дрожащую свою руку. Дрожала оттого, что устал держать тяжелое тело драгуна.

«Все в плену, — стоял в ушах хрип раненого. — Значит, я тоже был бы в плену? Я завидовал тем, кто теперь убит или в плену у казацкого бунтаря».

Отряд Потоцкого покинул Чигирин в единочасье. В городе остался пан Чаплинский с двумя сотнями жолнеров, которым приказано было спалить Чигирин дотла.

Пан Чаплинский никак не мог понять страха, охватившего коронного гетмана.

— Со стариками горе! — говорил пан подстароста зятю и помощнику своему по службе пану Комаровскому. — Хмель на Желтых Водах, ему до Чигирина идти и идти, а гетман пустился наутек… Выпроваживай скорее шляхетские семейства — и займемся делом. Такой случай раз в жизни выпадает.

Комаровский смотрел на Чаплинского, не понимая, о чем это он.

Пан Чаплинский засмеялся и приказал джурам подогнать к дому двадцать пустых телег.

— Забирай все! — говорил он пани Хелене. — Мы не такие богачи, чтобы разбрасывать вещи, нажитые в трудах.

Вместе с жолнерами подстароста обшарил брошенные польскими семьями дома, прихватывая все, что поценнее. Грабеж перекинулся, как пожар, на казачьи дома. Загремели выстрелы. Казаки пытались дать мародерам отпор.

— Сжечь! Все сжечь! — приказал подстароста, но тут прискакал пан Комаровский.

— Чигиринские хлопы собрались возле церкви. Их много, они вооружены. Надо уходить.

Пан Чаплинский посмотрел на свой дом, окинул взглядом город.

— Жалко жечь. Да и чего ради? Через неделю-другую, когда его милость гетман придет в себя, мы сюда вернемся…

— Пан Чаплинский! — У Комаровского от ярости свело скулы. — Казаки не дадут нам ни одного дома поджечь. Уходить надо. Бежать!

— Прикажите поджечь стога сена! Потоцкий хочет пожарища. Так давай хоть надымим.

Тяжелогруженый обоз с каретой для пани Хелены выкатил на Черкасский тракт.

Пан Чаплинский дал повод своей лошади жолнеру, а сам сел в карету жены.

— Ну вот, — сказал он радостно и облегченно, как после важного и небезопасного предприятия.

Потрогал руками тюки с материями, повозился в корзине с серебряной посудой.

Пани Хелена, задавленная ворохом вещей, сидела молча, без страха в лице. Она посмотрела на мужа с любопытством, не осуждая его.

— Это все наше! — сказал он ей. — Твое!

Она опять посмотрела на пана Чаплинского очень серьезно, очень внимательно и совершенно равнодушно.