свечей.

— Ну вот, — сказал он, опускаясь на лавку. — Всех видать. Садись, пан Богдан.

Хмельницкий сел на указанное ему место, напротив мосластого казака, длиннолицего, рыжеусого, с пегим жидким оселедцем за ухом, с перерубленным саблей наискось носом, отчего все лицо перекосилось и один глаз был много выше другого.

— Перебийносом зовут меня! — сказал казак, упершись в Богдана своими глядящими каждый сам по себе глазами. — А хочешь, Кривоносом зови.

— О пане Максиме Кривоносе среди казаков большая слава, — сказал Богдан.

— Я — страшила, а это красавец наш, Нечай.

Голова у Нечая золотая, как у мальчика, брови черные на переносице срослись, глаза сокольи: душа до дна видна, и ни одного темного пятна на этой душе.

— Здравствуй, пан Данило! — приветствовал ладного казака Богдан. — Я не первый день на Сечи, а вас обоих не видал здесь.

— Мы вчера только приехали. Отсыпались с дороги, — сказал Кривонос. — Ну, а пана Тягнирядно да пана Дорошенко ты знаешь.

— Знает! Всех он знает! — сказал кошевой атаман. — С Богом! Похлебаем.

Взял Богдан в рот казацкий суп — нёбо ожгло. Еда была самая простецкая: хлеб, накрошенный в горилку.

Повечеряли молча.

— Будь милостив, пан Богдан, расскажи о твоих задумках. Послушать тебя кошевой позвал нас из дальних наших берлог, — сказал Кривонос.

Богдан встал.

— Не стану я говорить вам, сечевикам, о чем все знают — о тяжелой доле украинского народа. О другом я вам скажу. Если мы упустим нынешний верный час, другого может и через века не случиться. Почему час верный? А потому, Панове, что народ и без запорожцев за себя вот-вот поднимется. На свою же погибель, если казаки останутся в стороне. Но казаки в стороне не останутся. Казаки сами пребывают в великом утеснении. Сенат Речи Посполитой задумал и вовсе свести наше племя с лица земли, превратив нас из вольных людей в хлопов. Но и это не все. На Украине между поляками ладу никогда не было, а ныне и подавно нет. Шляхтич шляхтича за горло берет, магнат магната кусает — по-собачьи живут. Так что если подниматься за свободу Украины, то — сегодня, пока в стане врага нет согласия. Выступим мы под святым знаменем нашей Христовой православной церкви, которая ныне самая жалкая нищенка на земле Речи Посполитой. А сверх этого у нас есть и самый большой козырь. С нами — король! Королевское слово нынче ничего уже не стоит в Варшаве, в Кракове и даже здесь, на Украине. Все это грозит гибелью государства. С Божьей помощью мы поднимемся на всевластие магнатов и освободим от их тиранства наш бедный народ, защитим православие, сохраним казачество и поможем королю навести порядок в доме его.

— Что ты хочешь от запорожцев? — спросил Дорошенко.

— Оружие и пушки! Даже самая малая победа над поляками всколыхнет Украину. Я хочу, не проливая крови, одним громом выгнать с Томаковки залогу корсунцев.

— Я с тобой, Богдан! — вскинул руки кверху Данила Нечай. — Ей-Богу! Бери меня, не пожалеешь!

Хмельницкий достал и положил на стол королевские привилеи, сам подошел к двери, отворил, позвал:

— Ганжа!

Вошел Ганжа со знаменем в руках.

— Это знамя вручил мне король. Он сказал мне, положа руку на саблю: «Разве вы не казаки, чтобы сами за себя постоять против ваших притеснителей?»

— Дадим ему пушки? — мелко захлопал белесыми ресничками кошевой атаман.

— Дадим, — сказал Дорошенко.

— Не королевскими регалиями ты пронял мое сердце, Богдан, — прохрипел Кривонос и откашлялся в кулак. — Я за тобой пойду. Волю добывать пойду, да только не казакам одним, а всему народу украинскому. Запомни, Богдан, всему народу!

— Спасибо тебе, Максим, — Хмельницкий подошел к нему и обнял. И почувствовал: Кривонос из железа кован.

Грохот пушек среди ночи, удалая атака — и Корсунский полк пана Гурского бежал в панике, бросив курени, продовольствие, оружие.

Хмельницкий, захватив остров, приказал возводить валы и рыть траншеи. Сам находил уязвимые места в обороне, сам пушки ставил.

Столь рьяное усердие в укреплении острова должно было сказать лазутчикам поляков: о наступлении не помышляем, отсидеться бы! И дабы укрепить разведку в том ее заблуждении, Хмельницкий написал коронному гетману еще одно письмо: «…невесть откуда явился нарушитель спокойного жития моего Чаплинский, литовский бродяга, польский пьяница, вор и грабитель украинский, подстароста чигиринский, который, распоряжаясь именем своего господина пана Конецпольского, коронного хорунжего, клеветническими изветами и доносами вконец погубил многих наших братьев и присвоил их имущество… И конечно уж, не пан хорунжий коронный, а слуга его, лжец, изменник и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной…»

Это была старая дуда, но Хмельницкий продолжал дуть в нее, выдавая себя за человека растерявшегося, волею судьбы ставшего на путь бунтарства, ожидающего от господа прощения.

Пока чернила просыхали, он деловым почерком генерального писаря намахал очередной универсал: «Нас, чутких и живых, считают дикими и неспокойными. Отважных и весьма заслуженных, назвали нас бунтовщиками. Это же известно всему миру, что польское войско уничтожает казацкое и крестьянское добро, бесчестит их жен и дочерей. На всех возлагают невольничьи обязанности, тяготы, барщинные работы, вопреки древнему обычаю, а если кто публично или частным образом на тяжкие несправедливости выступит с жалобой, встретит только насмешки и пренебрежение. Самое большое — получит недостойные слова. Все думают лишь о том, чтобы искоренить казацкий род».

Письмо к Потоцкому и универсал к реестровым казакам Хмельницкий отправил в Кодак через запорожцев кошевого атамана. Универсал этот тоже дойдет до коронного гетмана. Потоцкий должен знать: в воззваниях Хмельницкого нет призывов, это — хныканье и жалобы.

В день на Томаковский остров приходило по десяти — пятнадцати человек. Поляки поставили в степи заставы, вылавливая беглецов.

В конце февраля под Томаковским островом появился Чигиринский полк во главе с кумом Кричевским. Полк атаковал остров с ходу, был встречен орудийным огнем и без особых потерь отступил. Хмельницкий послал в бой свою вольницу, и чигиринцы бежали, бросив половину обоза с продовольствием, порох и заряды.

Это была не война, а помощь.

— Надо уходить на Дон, — сказал ближним людям Хмельницкий.

— Но мы им всыпали! — изумился Тимош, неотлучно бывший при отце.

— Так на масленицу хорошо драться, стенка на стенку, но не воевать. Если бы чигиринцы ударили нам во фланги, вся бы наша ватага попала в плен. Пока есть время, учить нужно воевать вновь прибывших.

— Так ты ж на Дон собрался уходить! — прохрипел Кривонос и закашлял в жилистый свой кулак.