за ними не больно утешительная. Говорят, если малыковатый конь издохнет на конюшне, то беспричинно подохнет еще девять лошадей.

— Скости, казак, хоть двадцать злотых, — просил шляхтич, шмыгая опухшим от простуды носом. — Одежонка на шляхтиче дыроватая, сразу видно, своим трудом живет человек. — Скости, казак, будь милостив! Твой конь, чует сердце, вывезет меня из бедности треклятой. Я бы тебе в придачу что-нибудь дал, да нет ничего.

Владелец малыковатого коня стоял, отвернув лицо бедного покупателя, но последние слова задели казака за живое.

— Приду к тебе, горилкой напоишь?

— А когда придешь? — встревожился шляхтич.

— Тю-ю! Когда? Когда душа загорится!

— Весной у меня не только горилки, хлеба не будет, — ответил шляхтич, потупясь. И засиял глазами: — Приходи, когда урожай соберу. Неделю буду поить тебя без просыпу.

— Вот и славно! По рукам!

Ударили. Разошлись. Один с деньгами, другой с работягой-конем. Богдан поймал себя на том, что во время всего торга за ляха сердцем болел. И объяснил себе: «Труженик!»

Нашлись и у Богдана охотники купить коня. Начал Богдан торговаться горячо, но по солдатской натуре своей, торгуясь, держал обзор и, себе на удивление, углядел жолнеров и офицера, которые смотрели на него, перешептывались.

И тут, даже ноги током прожгло, тонкоголосый лирник возвестил добрым людям:

— Есть, есть человек, готовый постоять за веру праведную, греческую, за обиды людские, против ляхов-душегубителей, против проклятых арендаторов! Ступайте, храбрые сердцем, к Хмелю. Он ждет вас! Ступайте на Сечь!

— По рукам! — громко вскричал Богдан удивившемуся покупателю, который сбивал цену на треть, несправедливо сбивал, для одной торговой игры только.

— Как так по рукам?

— Давай деньги, бери коня! — быстро сказал Богдан.

— Вот тебе, милый человек, деньги, вот тебе на выпивку, сверх цены! — расщедрился покупатель, проворно забирая повод.

И тут к Богдану подступили жолнеры.

— Пан сотник Хмельницкий? — спросил офицер.

— Хмельницкий, — ответил Богдан.

— Пошли!

Богдан спрятал за пазуху деньги и дал связать себе руки.

Повезли его в крыловскую тюрьму.

— Здравствуй, кум! — раскрыв объятья, шел навстречу арестованному полковник пан Кричевский и, сердито хмуря брови на жолнеров: — Зачем связали человека? Он не дурень какой, чтоб от хороших людей бегать.

Богдану тотчас развязали руки.

— Обнимемся, кум? — спросил пан полковник.

— Обнимемся. Давно тебя не видал.

— Меньше по Варшавам ездить надо.

Хмельницкий и Кричевский обнялись.

— Ох! Это я велел тебя схватить! — повздыхал пан полковник, отирая вспотевший лоб. — По приказу пана Конецпольского.

— За что?

— Не сказали… Приедет комиссар Шемберг — он знает. Коли сам собирается допрос вести, значит, знает? — Пан полковник оглядел Хмельницкого. — А ты молодец! Не больно напугался.

— Вины за собой не чую. Где сидеть мне указано?

— Пошли. Тут новый сруб поставили. Обновишь.

— С печкой?

— Печки нет, но зато без блох, без тараканов. Да и не больно холодно пока. Эй! — крикнул пан полковник жолнерам. — Соломы свежей принесите. Побольше! Ты небось не обедал?

— Едва коня успел продать.

— Вот и славно! Пообедаем вместе… У тебя.

— В Чигирине?

— Зачем в Чигирине? Здесь и пообедаем.

Пан Кричевский, кликнув джуру, стал ему наказывать, какой еды принести, какого питья.

Новая тюремная изба была просторная и даже не очень темная. Четыре узких — руку не просунуть — оконца под потолком, а до потолка два человечьих роста.

В углу солома. Лавки вдоль стен.

— Стола нет! По-татарски придется, — сказал пан Кричевский, ожидая, когда джура разложит на скатерти еду. — А теперь ступайте все прочь, я сам буду охранять пана Хмельницкого.

Первым сел на пол, сложив ноги калачом.

— Садись, Хмель! С новосельем!

Выпили.

Богдан, выжидающе поглядывая на кума, закусывал корочкой хлеба.

— Плохи дела, — признался Кричевский. — О твоих речах в Роще доложено Конецпольскому. Доложил есаул Роман Пешта. Конецпольский сам твоего дела решать не станет, а к Потоцкому пошлет.

— Пешта! — встрепенулся Богдан. — То-то все ему не терпелось, подначивал меня разговоры начинать.

— Теперь дело не в том. Думай, как перед Шембергом будешь выкручиваться. Потоцкий на расправу скор.

— Спасибо, кум.

— За что? За то, что в тюрьму упек? Ты, не лукавя, скажи мне: всерьез затеваешь карусель? Роман брехал, будто татар хочешь звать.

— Верно брехал.

— Тогда дело и впрямь серьезное. В Чигирин я сообщу твоим казакам, чтоб ко всему готовы были.

— Тимоша надо предупредить.

— За Тимошем я послал.

— Его тоже в тюрьму? — быстро спросил Богдан. — Ты что же, знаешь, где он?

Тимоша Богдан отправил в Переяслав с сестрицами и меньшим братишкой Юрко.

— Кум! Недоверчивый ты человек! Где Тимош, хорошие люди сказали. А позвал его в Чигирин, чтоб в случае нужды бежать вам было сподручней, чтоб потом не искали друг друга. Ты, кум, спасибо мне скажи, что я тебя в Бужине арестовал, перехватил у Чаплинского.

Пан Шемберг приехал в крыловскую тюрьму в первый день декабря.

— Мне понятны причины, подвигнувшие тебя, пан Хмельницкий, на выражение недовольства, но чтобы ты — один из умнейших людей среди казачества — затеял нелепый, заранее обреченный на провал бунт? Это я понимать отказываюсь.

Пан Шемберг был, по обыкновению, серьезен и мрачен. Хмельницкому он говорил «ты». Они водили знакомство с тех еще времен, когда Хмельницкий занимал должность