мальчика.

— Хороший город! — повторил тот, улыбнулся и закрыл глаза веками с синими прожилками.

Душа заликовала у князя.

— Что же ты его держишь, пусти его, — сказал он мужику.

— А у него эвон ноги-то какие! — повернулся мужик боком, показывая высохшие, как корешки, ноги мальчика.

— Тогда сам садись.

— Спасибо, — сказал мужик, — сяду. Стась раздобрел больно. А чего ему? Лежит, кормежка хорошая. Правду сказать, его даром богоданным и кормимся.

В комнату вошла княгиня Гризельда.

— Здравствуй, Петрусь!

Мужик вскочил на ноги, поклонился.

— Этот ребенок — ясновидящий! — сказала княгиня.

— И давно у него дар открылся? — спросил князь Иеремия насмешливо, но щека у него дергалась и голос был чужой.

— С полгода всего! — ответил мужик простодушно. — С весны! Пчел в степь вывезли, а он как-то поутру давай звать меня: «Беги, мол, на пасеку, деда убивают». Я ему — грешный человек — затрещину отвесил, чтоб не молол попусту, а он — в слезы. «Убьют деда, убьют!» Ну, сел на лошадь, гоню на пасеку, а сам злой, от работы оторвали. А на пасеке — разбой. Может, и пристукнули бы воры деда, не подоспей я вовремя.

— С рождения у него с ногами? — спросил князь.

— Да первый годок ничего себе был. Как все. А потом хворать начал. К знахарю пошли: он и раскусил козни. Это, говорит, не ваш ребенок-то. Это — одмина. Подменный. Велел вынести на сорное место и бить от правой руки к левой. Врать не буду, сам я не пошел, а жена моя своими ушами слышала, своими глазами видела. Положила она дитё на кучу сора, хлещет по щекам, а тут голос: «Зачем бьете-мучите мое дитя?! Отдайте мне мое, возьмите свое!» Кинула ребенка, а со своим улетела столбом пыли.

— Кто кинул ребенка? — спросил князь, облизывая пересохшие губы.

— Ведьма, должно быть, — сказал мужик. — Ведьмы подменяют детей, если у них дохленькие рождаются…

— А может быть, она обманула?

— Кто?

— Ведьма!.. Может, он, твой Стась, одмина.

— Уж не знаю, — мужик склонил голову, раздумывая. — Теперь все равно. Привыкли к нему. Выходили. Он вон и отблагодарил. Любого вора укажет.

— Эй, Стась! — окликнул Иеремия, мальчик посмотрел на князя. — Кто у меня украл?

— Сотник, — ответил Стась.

Князь Иеремия засмеялся.

— Сотник, говоришь. Бери выше. Адам Казановский у меня город Ромны было своровал, любимчик короля. Еле отнял. Староста Александр Конецпольский — Гадяч у меня уворовал, Хорол. Староста, а ты говоришь — сотник… Ну, еще что-нибудь скажи мне.

Мальчик положил голову на отцовское плечо и вдруг запел, чисто запел, приятно:

И мальчик забился на спине отца:

— Пошли! Пошли!

— Дайте им сто злотых, — сказал Иеремия.

— Сто злотых? — удивилась княгиня столь щедрой награде.

— Двести!

— Двести?

— Триста!

Княгиня позвонила в колокольчик. Вошел дворецкий.

— Выдайте этим людям триста злотых и отпустите.

Двери за мужиком бесшумно затворились.

Князь Иеремия подошел к жене, наклонился и поцеловал ее в висок. Сел рядом.

— Что он хотел сказать своей песенкой?

— Может быть, ничего, — ответила княгиня. — Это какая-то колядка.

Князь сидел задумавшись, улыбнулся.

— Золотой шлем, два огненных меча, пепелища у ног. Апокалипсис… Ты знаешь, что я решил? Мое войско пропадает от безделия. Я пойду в дикую степь воевать татар.

— Татары идут в набег? — встревожилась княгиня.

— Нет, но я могу перехватить какого-нибудь бея…

— Когда ты выступаешь? — спросила княгиня Гризельда.

— Сегодня. Ровно в полночь.

— Но ведь дождь.

— Мои жолнеры должны быть готовы к любым испытаниям! — жестко ответил князь и, наступая на каблуки, решительно покинул каминную.

Опрокинув на головы своей дворне поток распоряжений, он явился на конюшню и замер в дверях. Его остановил порывистый голосок сына:

— Немедленно! Немедленно!.. — У Мишеля перехватило дыхание. — Оседлайте моего коня. Немедленно!

Мальчику было семь лет, и во всех его предприятиях участвовал наставник шляхтич Заец, знаток французского этикета.

— Ваша милость, на улице дождь! — возразил главный конюх. — Князь и княгиня будут гневаться.

— Не смей мне перечить, хлоп! — Хлыст так и свистнул в быстрой руке Мишеля.

— Как вы себя ведете, ваша милость! — голос Заеца был глух, но решителен.

— Я и вас — исхлещу! — взвился Мишель.

— Я — шляхтич, ваша милость. Если вы посмеете ударить меня, я вызову вас на