Король не ответил. Конечно, в словах Любомирского был план и смысл. Однако бегство, тайное, вряд ли воодушевит народ и армию.

— Довольно! — вскипел вдруг Ян Казимир, швыряя вилку, нож и срывая салфетку с груди. — Немедленно позовите Оссолинского, Сапегу, воевод. Надо же что-то решить. Решиться на что-то!

Пан Любомирский созвал к королю требуемых людей, но сам на совете не остался.

— У вашей королевской милости есть возможность воспользоваться ночной темнотой, чтобы уйти из окружения, — сказал подканцлер Сапега.

— Мне уже предлагали бегство, — ответил Ян Казимир. — Это повторение позора Пилявец.

— Но что мы можем предложить нашим противникам? Игру мы проиграли, — Казимир Сапега смотрел на короля и говорил без смущения: он говорил правду.

— Я хочу выслушать моих воевод, — сказал король.

— Пробиться к Вишневецкому мы не можем, — подытожил минувший день князь Корецкий.

— Надо все-таки пробиваться к Збаражу, — предложил староста красноставский Марк Собесский.

— Положение очень трудное, — все что нашелся сказать брат его Ян, староста яворский.

— Предлагаю стоять табором здесь, на Стрипе, — властно, спокойно сказал канцлер Оссолинский. — В Люблин надо сегодня же отправить гонца. Но самую большую надежду я возлагаю… — канцлер сделал паузу, — на Ислам Гирея.

— Вы думаете, он пойдет на переговоры? — спросил Ян Казимир.

— По крайней мере, нам следует попытаться завязать их.

— Но разве хану не выгоднее разговаривать с пленниками?

— Ваша королевская милость! — канцлер отвесил легкий поклон. — Осмелюсь предположить, что хан любит не пана Хмельницкого, но наши польские деньги, наших прекрасных дев, которые идут на невольничьем рынке Гезлева и Константинополя по самой высокой цене… И разве хану выгодно усиление казаков, которые ищут союза с Москвой?

— Хану нужны слабые казаки, беспомощная Польша и слабовольная Москва, — сказал Ян Казимир. — Что ж, давайте напишем хану письмо.

Канцлер встал, вызвал офицера.

— Пришлите пленного татарина.

— Оказывается, мы тоже берем пленных? — горестно усмехнулся король.

Письмо к Ислам Гирею было тотчас написано. Король спрашивал, какие причины побудили хана напасть на окраинные земли Речи Посполитой. Он, король, готов быть с ханом в братской дружбе и любви навеки, исполняя прежние государственные пакты. Неужели хан забыл доброе, сделанное ему королем Владиславом, который отпустил Ислам Гирея из плена без выкупа?

Едва гонец выбрался из табора, как поднялась тревога. Бежали семь поветов. Смуту поднял Любомирский. Он распустил слух, что король уехал от войска.

— Свечи! Дайте свечей! — приказал Ян Казимир. — Несите передо мной, чтоб воины видели своего короля.

Он шагал по табору при свечах и думал о своем брате Карле: «Вот оно, братец, королевское счастье! Кругом смерть, развал, трусость, предательство! Нет, братец! Это тебя Бог наградил, освободив от короны. Венец у меня, но он терновый!»

Стреляли. Казаки и ночью рвались к лагерю.

— Вперед! — командовал король. — На вылазку, воины мои!

Но шляхтичи, прослышав, что король ходит по лагерю, гонит воевать, лезли под возы, в сено, забрасывали себя тряпьем.

— Да где же польское дворянство?! — вскричал король. — Вы все хлопы!

В ярости он пинал тюки под телегами, палашом плашмя лупил шляхтичей, выгоняя их из укрытия.

Королевский ксендз, изумленный такой постыдной трусостью воинства, поднял с земли брошенное знамя и кликнул к себе простых возчиков из крестьян. Одарил каждого, кто пришел к нему, талером, вооружил и повел на казаков. В отряде было человек триста, но казаков они прогнали с большим для тех уроном.

Еще не рассвело, когда от хана прибыл мурза с письмом. Ислам Гирей требовал дань за прежние годы, ибо король Владислав не платил поминок.

— Возьмите в казне сто тысяч, — приказал король Оссолинскому. — Отвезите их хану и обещайте все, что ни потребует, иного пути к спасению у нас нет.

Генералиссимус с мешком денег отправился к Ислам Гирею покупать мир.

Хан Ислам Гирей спал.

— Я приехал говорить о мире, — не без негодования говорил мурзам пан Оссолинский. — Разбудите хана! Он ждет ответа на свое письмо.

— Хан спит, — объяснил терпеливо канцлеру мудрый Сефирь Газы, правая рука властелина.

— Когда же начнутся наши переговоры?

— Утром. Русские любят присказку: «Утро вечера мудренее». А у вас как говорят?

Начинались татарские хитрости. Канцлер опустился на ковер. Сефирь Газы одобрительно улыбнулся и сел напротив гостя. Ударил в ладоши. Появились слуги, расстелили дастархан, поставили кушанья. Сефирь Газы что-то шепнул расторопному мурзе. Тот исчез, и, словно в сказке, заиграла музыка, в шатер впорхнули пери, закружились в сладострастных танцах.

— Я хотел бы всю жизнь мою не выходить из этого чудесного шатра, — Оссолинский взял подушку под бок, вытянул ноги.

Сефирь Газы закивал головой.

— Ты умный, — сказал он Оссолинскому. — Я тоже умный. Но скажи мне, много ли людей ваших знают, что ты здесь?

— Об этом знает король и два-три верных человека.

— Ох эти верные! — вздохнул Сефирь Газы. — Успех нашего дела будет зависеть от того, пронюхает Хмель о переговорах или нет. Он, как настоящий татарин, — очень хитрый человек.

— Ходят слухи, будто Хмельницкий принял ислам?

Сефирь Газы засмеялся:

— Я не знаю, какому Богу молится гетман. Он сам, как Бог, вездесущ. Только и на Хмеля есть Сефирь Газы… С чем ты приехал к нам?

Вопрос был задан столь приятельски просто, что Оссолинский сразу проник в суть его и подарил Сефирь Газы из своего собственного кармана три тысячи талеров.

Словно солнце взошло. Разговор пошел тот, который должен был начаться только утром.

Договорились: Польша обязуется уплатить дань хану за прошлые годы, по шестьдесят тысяч за год, а впредь посылать будет в Бахчисарай по тридцати тысяч золотых червонцев. Уже на следующем сейме Польша обязуется передать ханскому послу пятьсот тысяч, а теперь, ради дружбы и успокоения, необходимо дать хану сто тысяч и еще сто тысяч войску.

— Я не знаю, сыщутся ли такие деньги в таборе? — засомневался канцлер.