— В Иерусалим. Здесь у нас иезуиты теперь хозяева всему. Для спасения души насоветовали ее милости совершить паломничество ко Гробу Господнему. А чтобы не подвергать драгоценную жизнь ее милости опасностям, разрешили пройти путь у нас в имении. Сам папа разрешил. Пять лет будет идти наша милостивая госпожа по этим посыпанным песком дорожкам, а все доходы с имения в эти пять лет будут получать иезуиты.

— Ловко!

— Еще как ловко!

И тут к дворецкому в дом вошли несколько монахов.

— Мы исполняем просьбу ее милости. Ничто не должно нарушать уединения и молитвы пани Фирлей. Немедленно покиньте замок, милостивый пан!

Монахи перед Мыльским стояли хоть и в сутанах, но дюжие, и пан Мыльский не стал с ними спорить. Однако сказал им на прощанье:

— Чудеса, панове, и только!

А чудеса в доме ее милости пани Фирлей совершались удивительные, разуму недоступные.

С недавних пор, убедившись в благочестивости жизни ее милости, стал являться ей по ночам святой Станислав.

Сначала святой только благословлял прилежную в молитве женщину. Но однажды, едва он явился с неба — откуда же еще! — раздалось чудесное пение.

На следующую ночь чудо повторилось, но за сладостным пением последовала великолепная успокоительная музыка небесных сфер. Святой Станислав подошел к даме, предложил ей руку и повел в залу, где горели свечи, столы были накрыты, а святые отцы- иезуиты и пани Деревинская с девушками-служанками стояли у стен. Когда святой Станислав и пани Фирлей вошли в залу, все поклонились им. Святой Станислав усадил ее милость возле себя, пригласил всех за стол и предложил приступить к благочестивой трапезе. Музыка не умолкала. Наоборот, она становилась все живее, наряднее, и наконец грянула мазурка.

Святой Станислав поклонился пани Фирлей и повел ее на середину залы. Святые отцы-иезуиты пригласили юных дев, и танцы гремели до утра.

Поразмыслив, пан Мыльский направился в дом к примасу, но принял его не сам примас, а вернувшийся в Польшу епископ Савва Турлецкий.

Пан Мыльский выложил все как на духу.

— Ну что же, — сказал его преосвященство, — поезжайте, сын мой, со спокойной совестью в армию, я сам займусь этим делом, и немедленно. Братья иезуиты не знают никакой меры!

— Я обещал пану дворецкому избавить дом пана Фирлея от напасти, и я должен своими глазами видеть его избавление, ваше преосвященство, — сказал твердо пан Мыльский.

— Я имел честь знать вашу матушку! — вспомнил Савва Турлецкий. — Вы уродились в нее. Что ж, ваша отвага может пригодиться. Давайте-ка все хорошенько обдумаем. Без хитрости тут не обойтись.

Стосковавшись в Риме по забавам, Савва Турлецкий принялся за чужое дело, как за свое. Да и то! Деньги пани Фирлей, уплывавшие к иезуитам, могли бы очень поправить дела его преосвященства, чьи владения находились под властью казаков. Бедный епископ, сокрушаясь о бедствиях своих, уже подумывал: не обратиться ли ему в православие с пользой для себя, как некогда он весьма удачно перешел из православия в унию. История с пани Фирлей отвлекла его преосвященство от грустных мыслей.

Дворецкий провел их в замок потайным ходом, а во время вечерни, когда иезуиты были в замковом храме, сумел спрятать пана Мыльского и его преосвященство в покоях дворца.

Святое празднество началось по заведенному ритуалу.

Слуги зажгли свечи и поставили на столы кушанья и вина. Пани Фирлей пока что в одиночестве молилась на коленях перед большим, в рост человека, распятием, поставленным в нише. Когда рыдания стеснили ей грудь и она воскликнула: «Господи! Господи!» — раздалась небесной красоты музыка и из ниши за распятием явился одетый в римскую тогу святой Станислав. Тотчас распахнулись двери, и в залу вошли дамы-служанки во главе с пани Деревинской и отцы-иезуиты. Все сели за стол, откушали. Снова раздалась музыка, но теперь это был полонез. Святой Станислав отер рот платком, встал и повел пани Фирлей в центр залы, и все встали и пошли танцевать. Музыка была прозрачна и безмятежна, дамы и их кавалеры в сутанах оживлены. И вдруг раздался то ли удар грома, то ли мебель какая-то упала и рассыпалась, но только центральная дверь отворилась, будто ее ветром толкнуло. Танцующие смешались в недоумении, музыка оборвалась.

В черном дверном проеме появился апостол Петр с золотыми ключами в руках, лысый, в голубой мантии.

— Подойди ко мне! — громовым голосом приказал апостол Петр святому Станиславу.

Тот оставил пани Фирлей и повиновался.

— Так-то ты блюдешь святой чин! — разгневался апостол. — Ты здесь танцуешь, а я всю ночь жду тебя с моими ключами и не могу затворить неба!

И он с силой треснул святого увесистой связкой ключей по голове. Да тотчас взъярился и бил так сильно, что у несчастного брызнули из глаз слезы.

— Сознавайся, негодник, перед этой добродетельной дамой, кто ты и откуда, не то забью тебя до смерти!

— Я все скажу! — закричал Лже-станислав. — Я монах киевского монастыря Иоанна. Нас разорили. Я спасался бегством.

— Вот и хорошо, что сознался, — сказал апостол Петр. — Теперь и я вам представлюсь. Епископ униатской церкви Савва Турлецкий.

Отцы-иезуиты покинули своих дам и двинулись было к апостолу-епископу, но в залу вошел пан Мыльский в боевых доспехах и с ним слуги под водительством дворецкого.

— Обман! Постыдный обман! — Пани Фирлей среди замерших участников сцены прошла на свое место за столом, села.

— Воды! — воскликнула пани Деревинская.

— Нет! — сказала пани Фирлей. — Все — вон! Дворецкий, распорядитесь, чтоб шайка иезуитов тотчас покинула замок, и чтоб с пустыми руками. Обыскать до белья, перед тем как их выкинут в ров.

— Ваша милость! — пани Деревинская сделала шаг к пани Фирлей.

— Я сказала — вон! Всем — вон!

Девицы и отцы-иезуиты кинулись к двери, где слуги дворецкого тотчас хватали монахов и тащили в башню, чтобы вытрясти и выбросить.

— Вот мы и встретились! — сказал Савва Турлецкий, подходя к пани Деревинской.

— О, ваше преосвященство! Я исстрадалась без вас, — сказала пани с чувством.

— Как видите, я прибыл в самый разгар ваших страданий, — его преосвященство улыбался. — Надеюсь, дворецкий даст нам приют до утра, а утром и лошадей до города.

— Ваше преосвященство! — воскликнул добрый слуга Фирлея. — Мы вечные должники ваши да еще доброго пана Мыльского!