Потопил семь больших лодок. Кто вырвался из окружения, те рассеялись.
Пан Кричевский был ранен. Его повезли показать Радзивиллу, да полковник не пожелал смерти на колу или жизни в неволе. Кинулся, собрав силы, с телеги, метя виском в железную чеку. Не промахнулся. Был полковник телом грузен, удар вышел смертный.
Седьмого августа, на следующий день по прекращении военных действий, комиссары короля встретились с Выговским и старшинами. Съезжались дважды в один день и постановили:
В Киеве и во всей Белой Руси, в городах, в местах, в местечках и в деревнях унии и униатским церквам не быть.
Киевскому митрополиту предоставить место в сенате.
В Войске Запорожском гетманом быть Богдану Хмельницкому, а на булаву ему и по нем будущим гетманам дать город Чигирин с поветом и со всеми доходами.
Число реестра простирается до сорока тысяч человек, составление списков поручается гетману.
Арендам и никаким шинковным в пределах Запорожского Войска не быть.
Еще через день состоялось подписание договора.
На поле раскинулся шатер, польские войска выстроились с одной стороны, казаки и татары в двух выстрелах — с другой.
У хана была свита в триста человек. Богдан Хмельницкий ехал с Тимошем. У них было сто человек почетной Охраны.
После подписания статей король принес присягу, хан — шерть. Настала очередь Хмельницкого. Богдан опустился перед королем на одно колено и, отирая глаза платком, сказал проникновенно:
— Великий король! У меня и в помыслах не было, чтобы поднять оружие и направить его против вашей королевской милости. Казаки верно служили королю, их принудили восстать магнаты и шляхта, которые относились к вольному казачеству хуже, чем к рабам. Молим тебя, король, о прощении грехов наших перед Богом и всяческих проступков перед твоей королевской милостью.
Ян Казимир дал гетману поцеловать руку, а подканцлер литовский Сапега объявил ему забвение всего прошлого. В честь мира был дан залп из всех пушек, из королевских, ханских и казачьих.
Ян Казимир пригласил своих высоких гостей за стол.
Яства и питье отведывали сенаторы, показывая, что ничего здесь не отравлено. Хмельницкий выпил и съел с королевского стола. У него в лагере в заложниках был королевский маршалок Любомирский.
Войска разошлись по сторонам. Король и Вишневецкий — к Люблину. Казаки — на Чигирин. Хан, как метлой, шаркнул по Сокалю, Острогу, Луцку. С большим полоном, с многочисленными стадами и табунами татары ушли в Крым.
За победы и за поражения расплачивается народ. Плата бывает всегда одна и та же — платит кровью и болью.
На Успение Богородицы позвали Степаниду в Черемошное на престольный праздник в хоре петь.
Летнее ненастье иссякло. На тепле все росло, все зрело. Яблоки уродились. Вести от казачьего войска приходили добрые, обрезали крылья королевскому белому орлу.
Степанида опамятовалась от прежних бед да и нашла себя пригожей девушкой девятнадцати лет от роду.
Душа встревожилась, а в сердце покой и уверенность. Сама на себя дивилась Степанида, вот взбрело ей в голову, что уже на этой неделе посватают ее.
Ни кола ни двора, при церкви в Красном жила, а тут вон какие шальные мысли — замуж девушке невтерпеж! Подшучивает над собой Степанида, однако глупостям не противится.
Уже на околице Черемошного были, когда налетели татары.
— Вот и повенчали девушку, — сказала себе Степанида и даже горечи не изведала. Жить среди беды стало ей в обычай.
Во главе татарского отряда стоял ногайский мурза. Отряд его был невелик, но мурза, зная, что казачье войско далеко, действовал нагло, без спешки.
На второй день добрались до Немирова. Татары ограбили и этот несчастный город, забрали женщин, детей и столь же беспечно, веруя в безнаказанность, двинулись на юг, но казаки сумели постоять за себя.
Между Немировом и Тульчином отряд сотника Забияки напал на мурзу и отбил полон.
— Ты чья?
Степанида вздрогнула. Облокотясь на луку седла, смотрел на нее, ожидая ответа, немолодой казак, но уж такой синеглазый, что Степанида как глянула в эти синие бездны, так и потонула.
— Чья ты, спрашиваю? Где дом твой? — повторил вопрос казак.
Степанида улыбалась и не отвечала. И он тоже улыбнулся ей, и глаза его потеплели.
Не обмануло все-таки сердце девушку. Взял бездетный вдовец Кондрат Осадчий замуж Степаниду. Нашла она наконец и любовь, и гнездо.
Кондрат Осадчий жил в Веселой Кринице. Доброе то место было.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Королева Мария, мадам Гебриан, фрейлины де Ланжерон и Женевьева де Круа слушали сказку.
Сказывал мужик, по второму разу сказывал.
В первый раз вздумалось ему позабавить той сказочкой проезжую да перехожую братию в шинке. Королевский соглядатай, решив, что сказка сия вредная, а по военному времени небезопасная, схватил мужика и отправил в тюрьму.
Оказалось, мужик этот — собственность князя Вишневецкого.
Князь потребовал немедленно выдать ему его человека. С Вишневецким почли за благо ссоры не заводить и злополучного бахаря из тюрьмы привели в покои королевы, ибо она пожелала слышать сама страшную для королевства сказку.
Мужика причесали, умыли, дали ему чистый кафтан, и теперь, стоя перед первыми паннами королевства, он с жаром рассказывал сказку, которая сначала чуть было не погубила его, а потом вознесла до королевского дворца.
Мужик смекнул: не прошибиться ему нужно! Ой не прошибиться! Вдарился он королеве в ножки, а когда его подняли, как бы и онемел, и ослеп, загородя глаза руками.
— Что с ним? — спросила королева слуг.
— Ослеп от красоты ее королевской милости! — звонко выкрикнул мужик и тотчас осип и проскрипел, показывая на горло: — Немею. Горло ссыхается!
— Дайте ему вина! — сказала королева.
