— Я готов! Приказывай.
— Только свиделись, и опять расходятся дороги… Отвезешь в Чигирин серебро, двадцать бочек, да еще двадцать четыре сундука всякого добра. Табун турецких лошадей отгонишь. Половину богатства в землю зарой. Вот тебе чертеж, о кладе два человека должны знать: ты и я. Запомни, сын: у Кащея душа в сундуке, который на дне моря, а у гетмана кроме души должно быть еще кое-что и за душой… Ну, да про гетманскую науку мы с тобой еще поговорим. Иди выспись, а утром в дорогу.
— Можно к затворникам? — В комнату вошла со свечою в руках пани Елена.
Тимош побагровел. И Хмельницкому подумалось: «Надо хлопцу учиться не показывать чувств».
— У нас уже закончен разговор, — ласково сказал Богдан. — Это пани Елена, Тимош. Моя жена.
— Невенчанная, — глухо буркнул Тимош.
— Моя жена и, значит, мать моих детей, — спокойно и твердо сказал отец.
Тимош стоял опустив голову, не зная, куда девать отяжелевшие сразу руки.
— Я пойду, — сказал он.
— Иди! — резко ответил Богдан: ему не нравилось, что Тимош столь прям и столь открыт в своих чувствах.
— Какой он милый, — сказала пани Елена.
Богдан посмотрел на нее с укоризной.
Шестнадцатого сентября казаки подошли к Збаражу.
Хмельницкий собирался остановиться под Старо-Константиновом, но Кривонос и другие полковники требовали изгнать и добить разбредшееся польское войско.
Хмельницкому не застили глаза ни большие победы, ни бесчисленные малые. Пока что казаки били разнузданную шляхту при самом благополучном стечении обстоятельств: смерть короля, грубые военные ошибки Потоцкого и региментариев, борьба партий на выборах нового короля.
Войско насчитывало тридцать пять полков. Столь огромной силе Речь Посполитая ныне противостоять не могла. Это гетман понимал. Освободив Украину от Вишневецких, Конецпольских, Заславских и прочих, он не видел правды в походе на Варшаву. Победа над Речью Посполитой междоусобную войну тотчас превращала в международную: будут задеты интересы Швеции, Франции, Австрии, римского папы. Ограбление и разорение Польши тоже невыгодно. Несчастье Речи Посполитой усилит татар и турок, которые используют слабость ее для завоевания все той же Украины. Московский царь молчит. Решится ли он воевать за Украину против поляков и турок? Выход один: нужно искать мира, продиктовав полякам свои условия. Все это разумно, да только гетман себе не волен. Война подняла на ноги всю Украину. Стронувшись с места, вал войны набирал мощь и скорость, и встать ему поперек — безумная затея: отбросит, как щепку, или еще хуже — разобьет в щепу.
Победы даром не проходят. К сильному тянутся со всех сторон, чтобы привлечь и к себе талисман удачи.
Прибыл посол от молдавского господаря Василия Лупу. Господарь просит защитить его от Матея Бессараба. Прибыл некий Юрий Немирич. Грамотей, жил в Голландии и Бельгии, теперь спасается от краковской инквизиции и заодно привез тайное письмо от Яна Казимира. Ян Казимир тоже просит помощи. Если казаки поддержат его в борьбе за польскую корону, то будут тогда им от него многие милости. Реестровое войско Ян Казимир обещает увеличить до сорока тысяч, Хмельницкому гетманскую булаву отдать без срока, а также города и земли, веру православную обещает не преследовать… К раде гетман готовился не хуже, чем к Пиляве.
Зеленое поле от края и до края расцвело поутру невиданными цветами: то полыхали на солнце добытые казаками под Пилявою жупаны и шаровары.
Ударила пушка, призывая войско к вниманию. На холм, застеленный турецкими коврами, поднялись гетман и старшина.
— Любо-дорого поглядеть на тебя. Войско Запорожское! — зычно прокричал гетман, и голос его не потерялся, место для рады было выбрано гулкое.
— Гей, гетман! Гей! — закричали казаки, оглядывая и ощупывая себя в который раз: экие жупаны, экие шаровары, а свитки — так и струятся по телу. Ноги сапожек не чуят, кинжалы в серебре и каменьях. За пазухой или в поясе у каждого: и самоцветы, и звонкоголосое золото, и всякая всячина, да еще такая всячина, что и придумать нельзя, для какой она надобности. А выбросить тоже нехорошо, потому что диковина.
— Нам одно ныне решить нужно, — сказал гетман. — Что дальше делать — домой идти или в непрошеные гости.
— В гости! — счастливо и дружно грянуло войско, и гетман, оттаявший от первой теплой волны казачьего привета, опять заледенел, двинул бровью в сторону Выговского, а тот легонько сзади подтолкнул Павла Тетерю.
Был Тетеря в Войске Запорожском новым человеком. В прошлом еще году он занимал доходную должность регента в городе Владимире-Волынском. Регент — правитель канцелярии суда, человеку без грамоты и обхождения на этом месте делать нечего. К Хмельницкому Тетерю перетянул Иван Выговский. Тетеря был женат на его сестре. Власть имущие всегда окружают себя, как стеною, родственниками — чужих от кормушки гнать.
Павел Тетеря знал, что ему говорить. Радостно улыбаясь, вышел к краю холма и, воздев руки к небу, спросил раду:
— Кто нас привел к воле и богатству?
— Хмельницкий! — ответили казаки.
— Все у нас есть! И себе и детям — хватит. Не пора домой?
— Пора! — крикнули в разных концах подговореные люди.
— Геть! — отодвинул Тетерю крапивинский полковник Филон Джалалия. — Что нам нужно? Свобода! Бей, гони, казаки, гусятников, пока сила у нас, пока не разъединили нас всякие умники! Не оставим в живых теперь ни одного ляха на свете!
— Впереди у нас осенняя распутица, — генеральный писарь Иван Выговский говорил, выждав, пока все клики смолкнут. Говорил сухо, но веско. — Уйдя в глубь Польши, мы оторвемся от обозов, здесь нам родные стены помогают, а там и стены будут чужие. Добившись побед, мы имеем право требовать от поляков уступок. Мы потребуем от нового короля, которого скоро изберут, увеличения реестра, уважения к нашей вере, полного помилования всем казакам, кто воевал против Речи.
— Это мы их будем миловать! — крикнули казаки. — Нас двести тыщ! Пусть всех в реестр пишут!
Вышел и встал перед людьми Кривонос.
— Поляки ждут не дождутся, пока мы перегрыземся между собой. Чего толковать попусту? В Белзском воеводстве четыре сотни ездят по деревням и городкам, вешают наших братьев, которые ждут нас, а мы — лясы точим. В Русском воеводстве душителей нашей православной веры, проливающих русскую кровь, — полтыщи, в Перемышльском — полтыщи. А нас — двести тыщ. Так неужто мы дадим совершиться злу?
— Не дадим!
Но слово Кривоноса было не последнее.
Генеральный судья Богданович-Зарудный высказал ту самую тревогу, которая одолевала Хмельницкого.
— Мы — Войско Запорожское — войско его величества короля. Короля нет, но его
