— Коли не сыщется, — тяжко вздохнула Домна, — придется в речке всех наших баб перекупать. Вели их на спину класть, а поддерживают пускай их веревками. Тонуть будут — вели на берег тащить, а которая не потонет, поплывет — та ведьма. Крапивой ее настегать нужно и лозой.

Поблагодарила пани Мыльская мудреных баб и взялась за дело.

По всему селу, на дороге, в клубах пыли, на пыльных лужайках, в голых, как осенью, садах, кружились мальчики и девочки, распевая веселую песенку:

Дети песенки играли, взрослые на небо поглядывали. Пыльным было небо и таким же сухим, как земля.

Поутру толпой двинулись на хутор старухи Дейнеки.

Дейнека родом была из молдавского города Сучава, привез ее из похода местный житель Кулябка. Был Кулябка истый запорожец. Два раза на галерах турецких по турецким морям, к скамейке цепью прикованный, хаживал. Первый раз четыре года, а другой раз аж семь лет. Оттого и Дейнека два раза всего и рожала. Первый раз двойней разрешилась, а во второй раз — тройней. Мужики Кулябке совет давали еще разок постараться, для интересу — будет ли четверня, но Кулябка, вместо того чтоб дома сидеть, детишек растить, на Соловки отправился по обещанию святым угодникам Зосиме и Савватию за спасение от морской пучины. А там — то ли что сказал не так, то ли шею свернул не тому, кому следовало, — согрешил, одним словом. И просидел в каменной Соловецкой тюрьме добрый десяток лет.

Когда отец вдруг вернулся с Соловков домой, были старшие ребята уж такими молодцами, что отцовское прозвище Кулябка начисто забылось для всего их семейства, а явилось новое — Дейнеки, что значит «казаки с дубьем», голытьба, одним словом.

Старый Кулябка на новое прозвище не обиделся, но всячески подкрепил его и ушел со старшими сыновьями за Пороги, а потом и младших, как подросли, с собой утянул…

Вот и некому было защитить старую Дейнеку от глупой толпы.

Кинулись мудроватые старухи по чуланам и закуткам шарить. И ведь нашарили! В подполье! Сыскали заплесневелый, воском залитый горшок.

— А ну, ведьма, говори, что здесь держишь? — коршуном кинулась на Дейнеку старуха Домна.

— Не помню, — ответила Дейнека.

— А ты вспомни! Не дождевую ли звезду на горе всем нам схоронила в горшке?

— Пустое мелешь! — Дейнека усмехнулась, она была старуха бесстрашная.

— Домна, ломай печать! Выпускай звезду! — закричали казачки.

Домна затычку выбила, а в горшке не звезда — зеленый гриб.

— Сильна вражина! Сильна! — ужаснулась Домна и погнала людей из хаты Дейнеки вон. — Коли она звезду в гриб обернула, так чего ей стоит нас всех в клушек превратить?.. Лучше уж ей обиды не причинять… Остается у нас последнее средство.

Решили идти на реку сразу, не откладывая на завтра. Слуги пани Мыльской обшарили все село и согнали к броду всех женщин, девушек и старух.

Пани Мыльская махнула слугам платочком.

Тихо на реке стало. Женщины сами входили в воду. Панские слуги опрокидывали их на спину, пересмеивались, хватали за груди, ловко заголяли, как бы невзначай, выставляя на обозрение стыд. На реке были и казаки, и дети, но — молчал народ. Молчал. Страшно стало пани Мыльской. А вдруг ни одна так и не поплывет? И представила, как на нее поглядит вся эта молчащая толпа, как двинется на нее. И ведь тогда придется тоже искупаться при всех. А если она-то и поплывет? Тут уж и слуги не помогут…

«Без меня должны были совершить действо!» — спохватилась пани Мыльская. Очередь на купание таяла. Затарахтела телега.

— Тпру! — Краснощекая, налитая, как бочонок, баба, по уличному прозвищу Кума, остановила лошадь, с любопытством глядя сверху на толпу односельчан. — Що це у вас за диво дивное?

Пощелкивая семечки. Кума не поленилась слезть с телеги, подошла на край дороги, а потом спустилась пониже к реке, где стояла пани Мыльская. Поклонилась пани и еще чуть ниже пошла, чтоб гнева нечаянного не заслужить.

— Иди-ка и ты сюда! — крикнули слуги, мокавшие в воду женщин.

— Шо я, дурная, всему честному народу срам показывать? Сама я во всем новом — в гостях была, а исподнего на мне нетути, дни больно жаркие.

— Иди в воду, тебе говорят! — сказали Куме люди. — Ведьму ищем, которая дождь украла.

— Так какая же я ведьма?! Я Богу молюсь и в церковь хожу.

— Все мы Богу молимся, и все в церковь ходим! — сказали ей мокрые женщины и сами загородили Куме пути назад и в стороны.

— Вон вы какие, соседушки мои! — взъярилась Кума, бросая наземь семечки. — Ну, так держитесь! Всех ваших мужиков уведу у вас, куриц мокрых!

И пошла скидывать с себя: села — сапожки стянула, расшитую сорочку сбросила, глазом не моргнувши, расстегнула поясок да и переступила белыми ножками через упавшую юбку. Пошла к воде неторопко, у воды лицом к людям повернулась, постояла, чтоб все, кто хотел, поглядели да чтоб запомнили.

— Экая рудая! Хвыль! — не сдержал восторга старичок Квач.

Подхватили слуги голую бабу да и запрокинули красавицу на спину. А она и поплыла.

Так пчела звенит-верещит над медовым грабителем, так пузырится кровь в жилах подлого убийцы.

— Хвыль! Хвыыыль! — тонюсенько подхватив слова старика Квача, завыла толпа и пошла, крадучись, к воде.

Пани Мыльская пистолет вытащила, но старухи Лукерья, Матрена, Домна опередили толпу.

— Убьете — три года дождя не будет! — крикнула Домна. — Крапивой ее стегать нужно и лозой. То крапивой, то лозой.

Распластали белую, как лебедь, на траве. У реки трава не сомлела от жары. Одна трава-муравушка мягкая и была добра к бедной. Настегивали в очередь, кто жалеючи, кто истово. Кто за смелость немыслимую бабью стегал, кто дождь выколачивал. А кто помнил про человеческую душу, тот прочь пошел с того места.

Вдруг бегут! Ребятишки бегут!

— Туча!

Все замерли — и кинулась толпа с реки наверх, на дорогу.